Вне рамок приличия: Друг моего сына (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas"

— Я знаю, когда мне ложиться и с кем! — ярился Громов. — Но ты, бл*, мне секс выдаешь нормировано и с таким видом, будто одолжение, с*а, делаешь, позволяя прикоснуться! — его трясло от ярости и желания меня пристыдить, высказав в очередной раз наболевшее. И в этой ситуации самым приятным было лишь то, что мой посыл он улавливал точно и предельно ясно. Это радовало… хоть и пугало!

— Порой думаю, что лучше бы тебя грохнул, — покраснел от бешенства Герман. На меня напирал. Я уже видела, что загнана в угол. И даже отбиваться нечем, и если Громов бросится!

— А ему, наверное, давала всегда и как он пожелает? — сам себя накручивал муж, будто не хватало жара и он масла в огонь подливал. А гнева в нём булькало сполна.

— Хватит о нём! — примирительно покачала головой, стараясь свести конфликт на нет. — Разве я не доказала, что верная жена? Разве не посещаю с тобой нужные и важные мероприятия? Разве на людях мы не счастливая семья? Герман, прошу, успокойся! Я тебе ни разу не изменила…

— НЕТ! Но до свадьбы ты…

— Это глупо, Громов, — тихо обронила. — Припоминать, что было до нас! Ещё Андрея мне вменив как грех.

— Но ты не сделала главного! Ты мне не родила сына! — впервые за время нашего брака и рождения Антоши, Герман озвучил то, что недосказанным висело между нами.

Он не спрашивал! Я не считала необходимым оправдываться.

Да и не делала я теста на отцовство. Чисто интуитивно… по ощущениям ориентировала, что Антоша — сын Руслана!

И мне этого хватало для счастья!

— Я этого не знаю, — лукавила отчасти.

— Лжешь, — шагнул ко мне с рыком Громов. Я испуганно шарахнулась, размазываясь по стене, но он схватил меня за волосы и безжалостно дёрнул в сторону, вытаскивая из угла. Да так больно, что я глухо взвыла, судорожно цепляясь в его руку, пленившую меня за гриву. Из глаз против воли брызнули слёзы. Чтобы не завыть в голос, прикусила губу, глотая слёзы боли.

А Громов уже смакуя радость, что опять смог меня заловить, ещё и ладонью наотмашь по лицу отхлестал:

— Шлюха, дрянь, — вошёл в кураж. — Ещё жизни меня будешь учить, бл*ща, — плевался грязными ругательствами, обрушивая град ударов и продолжая тягать за волосы.

Я уже ослепла и оглохла от боли и звона, не отбивалась — вцепилась руками в его одну, крепко держащую меня, а когда он меня бросил на постель, лишь секунду свободы урвала отдышаться. Потом сдавленно крякнула, когда Герман на меня сверху завалился. Грубо животом и лицом уткнул в одеяло, чтобы не орала в голос, а свободной рукой по мне шарился. Подол ночнушки задрал, трусики махом сорвал, оголяя для себя мой зад.

И тогда я взвыла от ужаса и злости.

Забрыкалась, что было мочи, усложняя ему насилие и скуля от безысходности. Громов всё равно сильнее и выгодной позиции. Рычал, матерился, сквозь зубы, обещая мне жестокий секс и много боли.

И когда я ощутила боль от сухого проникновения, в комнате раздался посторонний звук: грохот двери, торопливые, тяжёлые шаги:

— Ну ты и мразь, — как спасение громыхнул голос Руслана.

РУСЛАН

Я ворвался.

Не мог больше стоять на улице и слушать разборки.

И без того долго молчал — долгие годы наблюдал за этим извергом, насилующим мать, почти три года жил на расстоянии, в красках представляя, что терпела Лиза…

Но если мать продолжала его любить несмотря ни на что, запрещая мне вмешиваться, — защищая его и ругая меня, — то слушать, как тварь терроризировала мою любимую женщину… было выше моих сил.

И плевать на данное обещание. Плевать, что она его жена!!! Плевать, что я ей никто! Плевать, что он её муж! Никому не позволю обижать мою ЛИЗУ!

И ворвался, едва не опоздав:

— И ублюдка твоего со света сживу, — рычал Герман, со спущенными штанами, лежа на Лизе и качаясь в текст злым словам. Лиза хрипела, шипела в постель, нелепо сопротивляясь ярости мужа.

Вот тогда у меня перещёлкнуло в башке.

Случилось помутнение рассудка и я — бросился к ним. Смутно помню что творил, как грозил, но последнее слизало с глаз пелену бешенства — бледное лицо отца, опешившего от моего вторжения. Дико вытаращенные светлые глаза… А потом, чёрт его понять, что случилось. Я размахнулся, чтобы ударить.

Не собирался его жалеть!

Я реально пришёл его убить.

Был готов!

И в черепушке пульсировала жажда очистить мир от этой мрази, но кулак мимо просвистел, прорезая пустоту и только вскользь зацепив макушку Германа. Батя сильно побледнев, обрушился на пол как мешок с картофелем.

Захрипел. Губы посинели.

Громов конвульсивно задёргался в припадке.

— Пусти, пусти, — меня оттолкнула Лиза, к нему бросаясь. Шарилась по нему руками: в глаза заглядывала, пульс щупала: — Быстро! Что стоишь?! — рявкнула на меня: — Скорую вызывай!!!

Я словно ото сна очнулся.

Как от затрещины бросился прочь, но на пороге обернулся — Лиза усердно массировала сердечную мышцу отца.

Громова госпитализировали в больницу, диагностировав сердечный приступ. Отец умер через сутки, так и не приходя в сознание.

Вот так свадьбу лучшего друга омрачила смерть отчима.

Лиза держалась от меня на расстоянии и на любое предложение — категорично отказывалась от помощи.

Я злился, досадовал, искренне не понимал, в чём опять провинился… Но поговорить наедине толком не удавалось.

Чуть нас с ней позже полиция завалила вопросами, но к тому времени я уже связался с адвокатом семьи и представителем отца в России. На общем совете в закрытом чате онлайн было решено не выносить на общий суд подробности его смерти: тиранию и домашнее насилие.

Отец умер через сутки, так и не приходя в сознание, и от очередного приступа. Для всех он умер от сердечного недостаточности.

Вот так свадьбу лучшего друга омрачила смерть отчима. Лиза держалась на расстоянии и на любое предложение — категорично отказывалась от помощи.

— Ты не виновата в его смерти, — надоело видеть как она чахла с каждым днём. — Несмотря на его паскудство ты пыталась его спасти.

— Видимо недостаточно, — обронила Лиза. — Прости, нам пора, — она отвернулась к Жене, держащему на руках Антона.

— Ты не можешь вот так… — я слов не находил.

Чёрт! Я места себе не находил эти дни.

Крутился рядом с ней, не зная, как ещё помочь, успокоить, о себе напомнить. Хотя бы просто — что я рядом и готов поддержать:

— Могу и должна. Мне нужно его похоронить.

— Мам, — Жека рядом топтался, — мы с Маришкой поговорили — отменим…

— Ни в коем случае! — отрезала решительно Лиза. — У вас своя жизнь. Громов к ней не имел никакого отношения. Так что не смей заморачиваться смертью других! Тем более Германа. Просто живи, — Лиза, как всегда, нежно обняла сына и поцеловала в щеку: — Ты обязан быть счастливым. Не омрачай семейную жизнь моими проблемами. Я тебя люблю.

— И я тебя, — Женька как телёнок прижался к хрупкой маме. — Но на похороны мы прилетим. Оттуда сразу по своим делам, — буркнул ей в висок. Это правильно, иначе пресса нас сожрёт…

— Хорошо, — кивнула на прощание Лиза. Меня даже не обняла. Какое там?! Даже взглядом прощальным не одарила. С гордо выпрямленной спиной, преступила разделительную посадочную черту аэропорта и скрылась в кармане вместе с няней и Антоном.

— Почему ты не сказал, что Тоша мой сын? — мы ещё смотрели с Жекой вслед ушедшей Лизы.

— Почему был должен? — хмуро покосился друг. — Ты не проявлял интереса к её жизни. Ни разу толком не взглянул на фотки, которые я тебе совал с таким упорством. А потом я умыл руки — это ведь не мои разборки. Тем более ты просил, чтобы я не говорил тебе о них… Я прислушиваюсь к просьбам друзей. Ну и… — Жека помялся, волосы на затылке взъерошив, — если она этого не сделала, значит считала, что так нужно. Не мне лезть со своим мнением. Я тебе не враг… И если по чести, жалел — узнай ты, что у тебя копия гуляет мелкая в России… чтобы ты сделал?