Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
– Кто знает, – шутливо подхватила Люция, – как бы выглядел пан Циприан Емел, если бы его желудок не поглощал такое количество алкоголя.
Он пожал плечами.
– Сейчас я вам скажу.
– Слушаю.
– Я выглядел бы, как какая-нибудь весьма твердая вещь, затянутая в одежду, туфли на картонной подошве, с послушно сложенными на собственной груди руками и головой на подушке из сена. Короче говоря, это был бы нормальный стандартный труп, зеленый и грустный, в четырех досках гроба. Вы поняли? Алкоголь оказывает большое влияние на фактор продления жизни личности под названием Циприан Емел. Это единственная жидкость, которая кристаллизуется таким образом, что через ее призму еще кое-как можно взирать на эту паршивую действительность, на лица и морды сброда, населяющего эту планету, и солнце, которое бессмысленно питает на ней столько ненужных чудовищ. Люция сказала серьезно:
– Возможно, потому действительность кажется вам паршивой, что вы рассматриваете ее через призму бутылки.
– Дорогая пани, существуют два вида бутылок: полные и пустые, а я умею сравнивать и уверяю вас, что через наполненную мир выглядит совершенно иначе, чем через пустую.
– И вам не пришло в голову, что на мир можно смотреть, не употребляя никакой "призмы"?
Он презрительно усмехнулся.
– Приходило, случались такие времена. У меня был такой период в жизни, который сейчас я назвал бы телячьим. Я был тогда настолько глупым, что сейчас мне даже трудно поверить, трудно охватить масштаб моей тогдашней глупости.
– Я опасаюсь, что глупостью вы называете идеализм.
– Ну, вот вы снова, – запротестовал Емел. – Идеализм – это не глупость, это окончательный идиотизм.
Люция недоверчиво посмотрела на него и махнула рукой.
– Не верю и скажу вам, что я не верю вашему цинизму. Это маска, с помощью которой вы прячетесь от самого себя.
– Вы угадали, мадам, – ответил он уважительно. – На самом деле я – херувим, который прячет ангельский пух своих крылышек
под жилеткой. Поэтому я и не моюсь, чтобы не разоблачиться.
– Ваши шуточки меня не убедят. В таких случаях интуиция меня не подводит. В глубине души вы остались таким же, каким были тогда.
– Когда? – спросил он подозрительно.
Люция заколебалась.
– Ну, во времена своей молодости, в те времена, когда вы были, как говорите, глупым.
Емел прищурил глаза и скривился.
– Давайте оставим эту тему, – сказал он уже другим тоном. – Если бы даже так и было, то зачем вы мне напоминаете об этом?..
Он повернулся и пошел медленным, тяжелым шагом.
Глава 12
Поезд из Вены приходил в девять двадцать. В девять часов Кольский был уже на вокзале, позвонив предварительно в клинику, что задержится на час. Он купил в киоске несколько роз и сейчас стоял с ними на перроне. Он стеснялся этих роз и самому себе казался смешным мальчишкой, который на свидание с любимой идет с цветами.
В сущности, он не знал, зачем пришел сюда. Это не имело никакого смысла. Следовало просто проигнорировать депешу пани Нины. Что ей взбрело в голову прислать телеграмму с сообщением о времени своего приезда!
И, во всяком случае, он мог прийти на вокзал официально, без этих глупых цветов, просто для того, чтобы встретить жену шефа. Хорошо было бы еще захватить с собой кого-нибудь из молодых коллег.
– Что она себе позволяет, – думал он. – Она, видимо, считает, что я влюблен в нее. Я должен сказать ей откровенно, что нет.
В этот момент ему казалось, что он ненавидит пани Нину. По существу, чувства, которые он питал к ней, были для него непонятны: какое-то смешение страха, интереса и довольно значительной дозы желания. Она действовала ему на нервы, умела действовать. Иногда у него складывалось впечатление, что эта красивая женщина играет с ним, как с фокстерьером. В разговоре с ней он чувствовал себя просто узником. Своими вопросами она как бы диктовала ответы. И при этом ее глаза: холодные, зоркие, пристально наблюдающие… Он боялся их. И только, когда она прикрывала их веками (делала это удивительно: спокойно, лениво, поднимая зрачки вверх), к нему возвращалась уверенность. Целуясь, она всегда закрывала глаза. И даже тогда его мучило сомнение, что пани Нина только притворяется. Если бы она действительно желала его, то уже давно стала бы его любовницей. По правде говоря, он к этому не стремился. Он не раз ловил себя на чувстве страха перед тем, что когда-то все-таки должно было случиться, страха и отвращения. У него не было никаких доказательств, но он знал, что пани Нина – женщина злая, и чувствовал, что ее отношение к нему продиктовано только спортивным интересом.
Но он не сумел найти в себе смелости сказать ей об этом открыто. Перед отъездом она встречалась с ним довольно часто: два-три раза в неделю. Вместе ходили на прогулки в Лазенки или в Ботанический сад. Если была плохая погода, то просиживали в кафе.
Однажды она сказала:
– Завтра я приду к вам: мне хочется взглянуть, как вы живете.
Он вынужден был делать вид счастливого человека, а вообще был немало озадачен. Купив какие-то фрукты и бутылку вина, он старательно навел порядок в своей квартире, убирая все предметы, которые могли ей не понравиться. Она должна была прийти в пять, но не пришла. Около шести часов она позвонила, сообщив:
– Ежи дома, и у меня нет ни малейшей возможности выйти. Нам не повезло. Вы не сердитесь на меня?
Сердился ли он?! Он так обрадовался, что чуть было не сказал ей, что благословил профессора за то, что тот сидит дома. Кольский облегченно вздохнул и написал длинное письмо Люции. Спустя несколько дней пани Нина пригласила его к себе. Поскольку он знал, что Добранецкого в это время не будет дома, его переполнял страх. К счастью, все ограничилось только поцелуями.
Он сам не понимал, почему боится этой женщины. Собственно говоря, ему следовало найти ситуацию для легкого романа, но ему казалось, что роман с пани Ниной стал бы для него постоянным заключением, он бы оказался в абсолютной зависимости от нее. И хотя она привлекала его как своей оригинальностью, так и красотой и интеллигентностью, он предпочитал демонстрировать в ее глазах мальчишескую несмелость и наивность, нежели вести себя как мужчина.
И вот сейчас эти цветы, эти нелепые цветы. За несколько минут перед приходом поезда он начал оглядываться в поисках места, куда бы их выбросить. К сожалению, везде было много народу. Нельзя было выглядеть смешным, выбрасывая свежие цветы. Возможно, кто-нибудь видел, как он покупал их, а если и не видел, все равно каждый бы догадался о мотивах такого поступка. Кольский был взбешен. В довершение всего на соседнем перроне он увидел панну Зажецкую. Он не раскланялся, делая вид, что не заметил ее, но его кольнула мысль:
