Терри Макмиллан - Дела житейские
Публика от души смеялась. Даже Фрэнклин покатывался от смеха. Мария переходила от одного к другому, и мы прямо надрывались от хохота, у меня даже живот заболел. Фрэнклин не допил свой первый стаканчик.
— Ну как? — спросила я Фрэнклина.
— Очень забавно, — ответил он.
Увидев нас за столиком, Мария подсела к нам.
— Я даже не надеялась, что ты придешь, — сказала она, глядя при этом на Фрэнклина. — А вы и вправду чертовски симпатичный. Не хотите зайти ко мне сегодня? Я покажу тебе, Зора, кое-что, о чем ты и не мечтала. Ну как? — И она склонилась над столом, облизывая губы. Видно было, что она сдерживает смех. Груди у нее выступали из трико, и Фрэнклин хоть и старался не смотреть, но смотрел.
Он вовсю хохотал. Несмотря на очень темный цвет его кожи, видно было, что он покраснел. Мы еще немного поболтали, и Мария пообещала забежать к нам выпить за Новый год. По дороге домой Фрэнклин сказал:
— А она мне понравилась.
Впервые с тех пор, как мы были вместе, я почувствовала укол ревности. Ну не смешно ли?
Мы приехали в аэропорт, чтобы лететь к родителям, а я была вне себя. Фрэнклин пил целый день. Мне, мягко говоря, не хотелось, чтобы от него несло, когда нас встретит папа. Маргерит волновала меня меньше.
— Ты бы не мог сбавить темп? — спросила я.
— Мне страшно, бэби.
— Чего? Папа не кусается.
— Боюсь лететь.
— Что? Я серьезно, Фрэнклин!
— И я серьезно. Я один раз в жизни летал на самолете и чуть полные штаны не наложил.
— А как же ты летал в Пуэрто-Рико?
— Какое там Пуэрто-Рико! Да это я заливал, хотел тебе понравиться. В армии мне один раз пришлось лететь, но я так нализался, что ни черта не помню.
— Ну и дела, — вздохнула я. — Потеха да и только!
Но когда самолет оторвался от земли, на Фрэнклина было жалко смотреть. Он прижался ко мне и вскоре вырубился. Захотев в туалет, я не могла разбудить его.
— Фрэнклин, проснись!
Он не отозвался, но всей тяжестью навалился на меня. Мне было не выбраться. Когда самолет пошел на посадку, я думала, что лопну. Он так и сидел, привалившись ко мне, а когда наконец продрал глаза, они были краснее его свитера, а несло от него, как из бочки.
— Быстро приводи себя в порядок, — скомандовала я, сунув ему в рот „Тик-так".
— Что, уже?
Не ответив, я понеслась в туалет.
Папа и Маргерит ждали нас у выхода. Папа еще больше постарел. Волосы стали белые как лунь, но на лице ни морщинки. А у Маргерит волосы еще потемнели. Выглядела она превосходно, хотя осталась такой же грузной; может, поэтому я никогда не могла толком понять, намного ли она выше папы. Сантиметров на десять уж точно.
Папа сгреб меня в объятия, потом отстранил, оглядел с ног до головы и поцеловал в щеку.
— Вы только посмотрите на нее! — воскликнул он.
Маргерит тоже чмокнула меня.
— Девонька, пора тебе перестать поститься, а то совсем растаешь, — сказала она.
— Здравствуй, сынок, — повернулся папа к Фрэнклину и протянул ему руку. — Ну и ручища у тебя, сынок. Ну и ну, Марджи. Он, кажись, за два метра вымахал. Да?
— Ну, за метр восемьдесят будет, — рассмеялся Фрэнклин. — Рад познакомиться с вами.
— Зови меня папой или Харви, как тебе нравится. А это Маргерит, но можешь звать ее Марджи.
— Одно я скажу тебе, Зора, — покачала головой Маргерит, — приваживать их ты, видать, умеешь.
— Это я ее привадил, — возразил Фрэнклин, расплывшись до ушей. Он выглядел почти трезвым.
Дом, показалось мне, стал больше. Он был старый и деревянный, но очень ухоженный. Несколько лет назад папа покрасил его белой краской по настоянию Маргерит. Перед домом был длинный и широкий двор; летом нигде в мире не было лужайки лучше и зеленее. Но сейчас все покрыл снег.
В гостиной сидел дядя Джейк собственной персоной. Увидев нас, он вскочил.
— Дядя Джейк! — завопила я. — Что ты тут делаешь?
Это был мой любимый дядя, единственный папин брат. С детства я помнила его с сигарой во рту. Бывало, он сажал меня на диван и часами рассказывал о блюзе.
— Полегче, полегче, милая. Ты настоящая породистая лошадка, прямо слюнки текут. Кожа да кости, будто тебя по треку гоняли. А это кто? Из нью-йоркских великанов? — покатился он со смеху, притоптывая на месте своими кривыми ногами.
— Дядя Джейк, это Фрэнклин.
— Привет, сынок, хочешь сигару?
— Добрый день, сэр. С удовольствием. — Фрэнклин взял сигару, а я пошла побродить по дому.
Я поднялась в мою бывшую комнату: Маргерит ничего здесь не меняла. Стены были такими же бледно-желтыми, а на кровати все так же паслись стада игрушечных животных. В глаза мне сразу бросился слоник, которого Буки выиграл для меня на ярмарке, когда я была совсем девчонкой. Господи, как летит время! На комоде все так же стояли награды, полученные мною на конкурсах молодых дарований. Нигде не было ни пылинки. Спустившись вниз, я столкнулась с папой, который вносил наши вещи. Маргерит возилась на кухне. Фрэнклин с дядей Джейком сидели на диване.
— Ты любишь блюзы, сынок?
— Люблю, сэр.
— Кого именно?
— Мадди Уотерса, Кинга, Боби Бленда… ну и других…
— Рад слышать. А вот послушай. Знаешь, кто это такой?
Дядя Джейк поставил Слима Гриера и откинулся на спинку дивана.
— Что будешь пить, сынок? — спросил папа.
— Ничего, па. То есть папа.
— Можешь звать меня и па, мне все равно. Так ты вообще не пьешь? Брось, сегодня же Рождество.
— Я уже малость перебрал по дороге сюда.
— Что, головка болит?
— Мягко сказано. Чашечка кофе не помешает.
— Марджи! — крикнул папа. — Поставь, милая, кофейник!
— Ну, а слыхал ли ты Лемона Джеферсона или Джона Харта?
— Боюсь, нет.
— Ну, а Сан Хауса или Альберта Кинга?
— Нет, сэр.
— Так, так, приятель, я тебя малость образую, пока ты здесь. Черные должны знать о блюзе все.
Фрэнклин засмеялся. Я включила лампочки на елке. Боже мой, как же хорошо быть дома!
— Зора, — позвала меня Маргерит, и я пошла на кухню. Она, должно быть, все приготовила заранее, потому что множество горшков, кастрюль и сковородок стояло на плите.
— Ну как ты здесь живешь, Маргерит?
— Да ничего. Ты голодна?
— Немного. Что у тебя тут?
— Тушеные овощи, ветчина, хлебцы, макароны с сыром, батат и картофельный салат в холодильнике. Меня беспокоит твой отец. Его доконал артрит. У него постоянные боли, а он делает вид, что ничего такого нет. Тебе надо поговорить с ним, дорогая.
— Что я могу ему сказать?
— Но это же твой отец. Придумай что-нибудь.
— Он был у врача?
— Был, да не у того. Врач дал ему таблетки от боли, а они действуют на него как снотворное.
