Не поддающийся (чувствам) - Дарья Волкова
– Все в порядке.
Милана наклоняет голову, словно ожидая деталей. А я в место этого говорю другое.
– Она сейчас с мамой. Делают маникюр.
– Зиля – невероятная женщина, – совершенно искренне произносит Милана. Я эту дружбу между двумя женщинами моего отца не понимаю. Просто принимаю как факт.
– Вы с этой невероятной женщиной меня все-таки сглазили. Добились своего.
– То-то ты такой несчастный.
– На нашей свадьбе будешь плясать?
– До упаду – за себя и за Гульнару, – а потом звонко хлопает в ладони, как маленькая девочка, крепко обнимает меня и так же резко отпускает. – А теперь пойдемте обедать!
***
– Нравится?
Мне нравится маникюр. Мне не нравится какой-то робкий, неуверенный голос Рены. Беру ее руку, разглядываю пальцы. На ногте безымянного – роза. Глажу ее пальцем.
– Ты рассказала маме о тату?
– Конечно, нет! Это она сама… сама предложила.
От матери я теперь всего могу ожидать.
Может быть, стоит отложить расспросы до того, как мы вернемся домой. Но я не могу молчать.
– Ты как?
– Нормально.
Я ей верю – и все-таки нет. Совсем нормально быть не может.
– Синяк у Авдеева – твоя работа? – вдруг спрашивает Рена.
– Твоя школа.
– Считай, сдал зачет.
Мы снова молчим. Надо бы трогаться и ехать. Но я медлю.
– Страшно было?
Рена улыбается немного растерянной улыбкой. А потом качает головой.
– Нет. У меня же есть ты. И Аир. И Зиля.
Это неплохой ответ. И я трогаю машину с места.
***
Мне и в самом деле не страшно. Сейчас. Когда рядом Рус. И почти не было страшно тогда, там. Когда я столкнулась лицом к лицу с Авдеевым. Не только голос, а он сам. Весь. Целиком.
Меня в первый момент напугал его взгляд. Жалкий, какой-то униженный. А еще у Авдеева кровоподтек на скуле. Человека с таким взглядом и с таким лицом невозможно бояться. Но мне страшно за своих. Пусть этот человек получит то, что заслужил. Но я не хочу, чтобы мои родные люди об это марались.
Когда я обернулась к Аиру, он лишь коротко кивнул. Я не смогла тогда, в моменте, понять, что означает этот кивок. Но все, что от меня зависит, я сделаю.
И уж тем более, не может быть страшно рядом с Зилей. В светлых интерьерах ее салона красоты, с улыбчивыми девочками. Маникюр Зиля сделал мне сама, не замолкая ни на секунду, рассказывая обо всем подряд, но в основном – о своем салоне. А на педикюр отправила к одной из своих девочек, принявшись после собственноручно варить кофе.
Здесь, в этом женском царстве, страха быть не может. Поэтому Рустаму я сказала чистую правду.
Интермедия 6. Фея искренности, фея, рассыпающая хлебные крошки и другой человек, который не верит в сказки.
– Аир, я понимаю, что речь идет о твоей матери. Но так нельзя оставлять.
– Что ты предлагаешь?
– Я не понимаю, как это могло остаться неизвестным! Неужели Ленэра Арленовна ничего не знала, ничего не заметила?!
– Не знаю, Зиля. Я был тогда в командировке.
– Мне надо с ней поговорить, если ты не возражаешь. И даже если возражаешь.
Аир Петровский коротко вздыхает, кладет руку на коробку передач.
– С тобой спорить – себе дороже.
– Это один из законов семейной жизни.
– Я тебе вроде бы пока предложения не делал.
– А, кстати, почему?
Аир Петровский усмехается, выезжая на проспект.
– Что, Рустаму с Реной очередь не уступим?
– Нет. По старшинству пойдем.
***
– Аир, сердечное дома есть?
– Думаешь, понадобится?
– Не знаю, как разговор пойдет.
Сердечное понадобилось. И более сильнодействующее для Ленэры, и валерьянка для Зили. Аир, тихо ругаясь под нос, заваривал чай и отпаивал своих дам. И расхохотался, сбрасывая нервное напряжение, только после слов матери:
– Ты столько лет выбирал, чтобы привести в дом тираншу. Наконец-то это случилось!
***
Рена все равно какая-то заторможенная. Молчаливая. Это ее состояние объяснимо – вчера такой стресс, и сегодня тоже испытания. Можно было бы дать время Рене прийти в себя, но и Аира понять можно – ему нужны основания для задержания Авдеева, и тут без Рены никак, она первое звено в цепочке. Но два дня такого стресса для Рены – явный перебор.
Может, уложить ее спать? Спрашивать, голодная ли, бесполезно – она была с моей матерью, а от нее никто голодный не уходит.
Ответ приходит дома. Когда мы раздеваемся и разуваемся. И я вижу босые ноги Рены с ярко-алым лаком. Она шевелит пальцами, поймав мой взгляд.
– Твоя мама решила накрасить мне все, что можно.
И тут я понимаю, что надо сделать, чтобы снять с Рены усталость и стресс. Беру за руку, веду в гостиную, усаживаю в кресло.
– Я сейчас.
Так, куда я убрал этот таз?
***
Собственный поступок с мытьем ног Рустаму стал для меня неожиданным. Но сейчас, когда он поливает мои ноги из ковшика, я не просто удивлена. С одной стороны, я понимаю, что для Рустама такой поступок необычен. Как и для меня, собственно.
А с другой… Я вдруг ясно понимаю, что чувствовал вчера Рус. Понимаю, что в этом и в самом деле есть какая-то магия – и вряд ли ее изобрела Зиля, эта магия более древняя. Понимаю, что даже Рус оказался перед ней бессилен.
И теперь я смотрю на его темноволосую макушку, на то, как он медленно льет на мои ноги из ковшика. И понимаю, что ничего похожего по степени откровенности и интимности в моей жизни никогда не было. И что только с Русом такое возможно.
Тяну руку, касаюсь его щеки.
– Рус…
Он коротко прижимается щекой к моей руке. А потом встает, протягивает мне руку.
– Пойдем.
***
Хочу раздевать – и раздеваю. И она тоже. Хочу целовать – и целую. И она тоже. Хочу обнимать – и обнимаю. И она тоже. Хочу тереться – и трусь. И она тоже. Хочу трогать – и трогаю. И она тоже.
И розу хочу трогать и целовать. И другую тоже. Хочу и буду.
И забрать себе, полностью и совсем. И она тоже.
***
– Гуля говорила, что мне обязательно достанется карьеристка, которая будет думать только о работе и не будет уметь готовить.
Оборачиваюсь от плиты. Я сегодня утром встала
