Старше - Дженнифер Хартманн
Бесценный момент, застывший во времени.
Фотографом, без сомнения, была Галлея, и мое восхищение ею возросло до опасных высот.
Я отложил фотографию.
Потратив несколько минут на то, чтобы переодеться в сухую домашнюю одежду, я вернулся на кухню, где на плите уже почти закипела кастрюля с водой. Галлея, приподнявшись на цыпочки, доставала продукты из верхнего шкафа. Множество ингредиентов загромождали мою узкую столешницу.
— Что ты выбрала? — спросила я.
— Паста в виде сборной солянки.
— И что дальше?
Она улыбнулась мне.
— Увидишь.
Она была в приподнятом настроении, благодаря тому, что Божья коровка нашлась живой и здоровой, но любое ее состояние находило отклик во мне.
Когда она была веселой и счастливой, меня привлекали ее сверкающие смехом улыбки и беззаботная походка. Когда она была угрюмой и склонной к самоуничижению, мне отчаянно хотелось оттереть сажу с ее кожи и вернуть ее к жизни. Это были чертовы качели разрушительных эмоций, и они разрывали меня пополам.
Двадцать минут спустя она поставила на стол огромную миску пасты пенне с поджаренным хлебом и маслом. Я настороженно посмотрел на блюдо.
— Там что-то зеленое.
— Зеленая фасоль. Ты должен ее съесть, — игриво приказала она, зажигая спичкой одну из моих свечей с кедровым ароматом. — Ты должен знать, что овощи полезны, учитывая то, что ты отец.
Я нахмурился.
Я ненавидел зеленую фасоль.
Но поскольку это был один из немногих овощей, которые любила Тара, я держал в морозилке замороженное овощное ассорти, смешанное с морковью и кукурузой.
— Единственным белком, который нашелся у тебя в холодильнике, была курица, поэтому я обжарила ее в масле, добавила приправы, пармезан и немного сливочного сыра. — Она пожала плечами, выдвинула стул и пригласила меня сделать то же самое. — Лучшее, что я могла придумать.
Пахло очень вкусно, и я собирался съесть все до последней крошки — и зеленую фасоль в том числе.
Пока мы усаживались за стол, в свете свечи и витающего запаха кедра, а Божья коровка лежала под столом и ждала своего угощения, я старался не думать, насколько это похоже на свидание. Галлея выглядела так непринужденно в своей неформальной одежде, ее волосы были в прекрасном беспорядке, лицо чистым и без косметики, а улыбка не сходила с ее идеальных губ. Казалось, что ее место здесь, в моей квартире, за моим кухонным столом.
Прочистив горло, я запихнул в рот вилку с едой и с трудом сдержал стон.
— Черт, — пробормотал я, проглотив немного.
— Вкусно? — Ее глаза были широко раскрыты в ожидании, вилка свободно лежала в ее руке, пока она ждала моей реакции. — Тебе нравится?
— Мне нравится.
Для нее было важно готовить для людей. Это много значило, и это смягчало все те острые края, которые терзали меня в последнее время. Чем больше времени я проводил с ней, тем больше меня к ней тянуло. Чем больше росло мое влечение, тем больше я ненавидел себя.
И чем больше я ненавидел себя, тем больше переносил это чувство ненависти к себе на нее.
Но потом случались моменты, подобные этому, нежные и теплые.
Искренние улыбки, легкие разговоры и связь, которая, казалось, основывалась не только на физическом влечении. По мере того как сексуальное влечение расцветало, росло и это сводящее с ума защитное чувство, будто я готов свернуть горы ради нее, будто мне будет достаточно просто обнимать ее и противостоять ее боли, пока она не найдет абсолютное утешение в моих объятиях.
Черт побери.
Это было еще хуже. Нежелательное влечение само по себе было опасным, но оно было естественным. При дерьмовом стечении обстоятельств такое случалось — я знал это по собственному опыту, учитывая мой личный опыт с Рэдли и Уит.
Но представить себе какое-то гребаное будущее с ней было настоящим кошмаром, способным повалить нас обоих на землю.
Что бы подумала Тара? Уитни?
Они были бы в ужасе, в этом я не сомневался. Тридцатипятилетние мужчины не влюбляются в подростков. Это было извращенным и неправильным, и иногда мне приходилось задумываться, все ли со мной в порядке.
— Ты слушаешь?
Моргнув, я поднял голову и посмотрел на Галлею, только что отправившую в рот вилку. Взглянув на свою тарелку, я понял, что каким-то образом закончил есть. И нет, я определенно не слушал.
— Прости, я задумался, — пробормотал я, потянувшись за куском хлеба.
— Не хочешь поделиться о чем?
Черт возьми, нет.
— Не особо.
— Ну, я рассказывала тебе о своем фотопроекте в школе.
Школа.
Она все еще училась в школе. Формально, конечно, но…
Я снова отключился.
Шлепнув меня по руке, чтобы вывести из оцепенения, Галлея опустила локоть на стол и подперла щеку рукой.
— Тебя что-то беспокоит.
— После всего этого времени на холоде, — сказал я, отгоняя мрачные мысли, — у меня разболелась голова.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Нет… расскажи мне о своем увлечении. Я слушаю.
Ее улыбка снова расцвела.
— Итак, я изучаю культуру гранж, андеграундную музыкальную сцену. Мои фотографии направлены на то, чтобы передать необузданную энергию нашего времени, изобразить борьбу и страсти поколения, стоящего на пороге нового тысячелетия. Я сосредоточилась на неочевидных моментах — переполненных концертах в тускло освещенных залах, друзьях, тусующихся в винтажных магазинах, и тонком бунтарстве, запечатленном в повседневных проявлениях. Это своего рода визуальное повествование о годе, который кажется одновременно бурным и освобождающим… запечатленным в кадрах моего объектива. Понимаешь?
Я снова потерялся, но не в своих навязчивых мыслях. Я потерялся в ее словах, в их магии. В магии, которую она нашла в увлечении, к которому я ее подтолкнул. Сглотнув, я кивнул, мои глаза впитывали испытываемую ею радость.
— Я думаю, это потрясающе. Рад, что ты нашла занятие по душе. — На ее лице снова заиграла улыбка, искренняя и настоящая. — Ты талантлива.
Она улыбнулась в ответ, еще шире, ее щека по-прежнему лежала на ладони.
— Спасибо. Думаю, когда-нибудь я захочу сделать из этого карьеру. Портреты, животные, события. Может быть, я смогу путешествовать по миру.
— Ты не хочешь остаться в Иллинойсе? — Я вытер рот салфеткой.
— Не знаю. Мне кажется, что у меня странствующая душа, — размышляла она, глядя куда-то поверх моего плеча. — Есть так много моментов, которые я хочу пережить. Мне кажется, что это неестественно — вечно оставаться на одном месте.
Я изучал ее, медленно кивая.
Она не хотела пускать корни в том месте, которое пыталось ее задушить, и это было логично. Когда корни, с которыми ты родился, сохнут и разлагаются, остается только пустить новые. Построить новый дом, подальше от мертвой почвы, которая
