По ту сторону от тебя (СИ) - Алиса Евстигнеева
— Кир, — словно прочитал мои мысли отец, — я не предлагаю тебе уезжать из города. Но оставаться в доме с умирающим человеком — это сложно.
Юрий Александрович был в своём репертуаре и не щадил ничьих чувств. Академик тут же изменился в лице, покраснел и скривился, как если бы получил оплеуху. Но меня больше волновала реакция Глеба, который продолжал спокойно сжимать мою ладонь и жевать салатный лист.
— Я… я не знаю.
С одной стороны мне не хотелось дезертировать с «поля боя» и оставлять Глеба с мамой, в ожидании, когда случится… то самое. Но и находиться в этом доме, где буквально всё кричало о великой любви матери и академика было несколько… экстравагантно. Я чувствовала, что мы с отцом здесь лишнии, и будто бы подглядывали и мешали чужому горю. Я тоже сильно переживала из-за предстоящего ухода мамы, но вряд ли мои чувства шли в какое-то сравнение с тем, что испытывал Сергей Аркадьевич и его сын.
Почесала кончик носа и неожиданно попросила Новгородцева:
— Поговори со мной, — буквально затылком ощущая, как отец за моей спиной закатил глаза. Всё таки происходящее сильно его нервировало.
***
Оставив отцов обмениваться злыми взглядами, мы сбежали в комнату Глеба.
— Что мне делать? — спросила с предательской дрожью в голосе, едва дверь успела закрыться за нами.
— Это зависит от того, чего ты хочешь, — философски отозвался он, явно не желая брать на себя ответственность.
— Глеб!
— Кира?
Задышала тяжело, пытаясь совладать со своими чувствами.
— Я не могу уехать. Это значило бы, бросить Элину… маму. Я не хочу быть трусихой! Но и оставаться тоже… мы вам мешаем.
— Не говори глупостей.
— Мешаем, — повторила настойчиво. — Всем и так непросто, а твой отец и мой… от них буквально искры летят в разные стороны. Он не уедет, пока я здесь, знаю. Рано или поздно рванёт. А это вряд ли пойдёт на пользу маме и…
Новгородцев вымученно вздохнул и прижался своим лбом к моему.
— Не усложняй. Ты не можешь отвечать за всё.
— Кто-то же должен, — шмыгнула носом и прикрыла глаза, наслаждаясь близостью Глеба. Это успокаивало.
— И это обязательно ты, — усмехнулся он, после чего почти тут же сделался серьёзным: — Кир, всё просто. Хочешь остаться — оставайся. Хочешь ехать — езжай. Хочешь чего-то другого — сделай что-то другое.
В этот момент я не удержалась и… поцеловала Новгородцева прямо в губы. Впрочем, он не особо и сопротивлялся. В нашем поцелуе не было никакой страсти или желания, скорее лишь острая потребность в поддержке. Наконец-то, мы с ним оказались по одну сторону баррикад.
— А ещё лучше переезжайте ко мне, — разрывая наш контакт, выдохнул он мне в лицо, — сможешь приезжать сюда в любой момент.
***
Мама уходила медленно, стоически борясь со своей болезнью каждый божий день и ни на что не жалуясь. Пусть эта борьба была незрима и разворачивалась лишь в её организме, но мы все видели сколько сил у неё занимали привычные действия. Светлый дом с кружевными шторами и цветущим садом медленно погружался в мрачное ожидание неизбежного.
Каждый день отец по моей просьбе привозил меня к Бауэрам, чтобы я могла несколько часов провести рядом с мамой. Мы вели наши неспешные разговоры о жизни, мире и нашем прошлом, которое вопреки всему всё же казалось светлым и счастливым. Но чаще всего Элина просто спала, а я молча сидела на стуле подле её кровати и рассматривала старушку, в которую превратилась некогда моя раскрасавица мать.
И всё таки жизнь была странной штукой. И чем старше я становилась, тем отчётливей понимала, что ни черта в ней не смыслю.
Глеб вырывался ко мне каждый вечер. И мы долго просто гуляли по городу, держась за руки и думая каждый о своём. Затем я кормила его ужином и он уезжал обратно к родителям, на прощанье неизменно целуя меня в лоб. На что отец каждый раз бурчал себе под нос что-то нечленораздельное.
***
Мамы не стало одним дождливым утром. Она просто не проснулась, практически незаметно покинув этот мир.
Глеб позвонил в районе девяти, но так и не смог сказать мне ничего.
— Я сейчас приеду, — заверила его, поняв всё без всяких слов, после чего сбросила вызов и разрыдалась у папы на плече.
До академгородка мы домчались буквально за полчаса, нарушив все возможные правила дорожного движения.
Сергей Аркадьевич лично открыл нам дверь. Мы не виделись меньше суток, за которые он успел превратиться в полностью седого старика. Папа скрипнул зубами и… протянул руку вперёд.
— Мне очень жаль. Мои соболезнования.
Академик уставился на его ладонь и поразмыслив пару мгновений, таки ответил на рукопожатие.
Гостиная встретила нас задёрнутыми шторами и мёртвой тишиной. Глеба нигде не было видно.
Папа осторожно поднял голову наверх, после чего сообщил неизвестно кому:
— Я поднимусь, попрощаюсь.
У меня столько смелости пока не накопилось. Не знаю, сколько времени мужчины отсутствовали в комнате, кажется, я успела потерять счёт времени. Из транса меня вывел голос Сергея Аркадьевича:
— Элечка попросила тебе кое-что передать.
Я оторвала взгляд от созерцания узоров ковра, академик же опустился рядом со мной на диван и протянул мне что-то, зажатое в его в кулаке.
— Она всегда очень горевала по своему решению оставить тебя. У неё не получилось иначе, но это не значит, что она считала себя правой, — на мои колени опустилась цепочка с большим кулоном в форме сердца. — Это… принадлежало твоей прабабке. Эля получила его в наследство от своей матери и никогда с ним не расставалась. И она хотела… чтобы цепочка перешла тебе.
Слова буквально застряли у меня в горле вместе с просящимися наружу рыданиями.
— Спасибо, — произнесла почти беззвучно.
Академик давно уже ушёл, оставив меня одну. Я всё также продолжала сидеть в тёмной и осиротевшей гостиной, водя кончиком пальца по контуру серебряного сердечка, не решаясь открыть его. Наверное, я знала наперёд, что увижу там. Знала и боялась ещё сильнее.
А потом… потом одно неловкое движение и кулон распахнулся сам собой, явив моему взору фотографию двенадцатилетней Киры на одной половинке и фотографию юного Глеба — на другой.
***
— Как ты думаешь, мама знала про
