Стану Солнцем для Тебя - Никтория Мазуровская
Будь он моложе, то сорвался бы. Пошел вымещать свою злость.
Но не имеет права ошибиться. Не сейчас.
Как бы он сам не относился к такому «сотрудничеству», но Сава не был паскудой. Этот мужик был частью, теперь уже и его семьи тоже.
Помог. Сделал невозможное, и сейчас у Марины есть не призрачный шанс, а самый что ни на есть, реальный.
Так что… глубокий вдох, потом еще один, и еще. Руки перестают дрожать и только сильней стискивают плечи Ильи и ладонь Тани.
Дышать и успокоиться.
Думать дальше.
Рассмотреть все варианты. Любые. Даже самые абсурдные. Проверить всех, с кем спала за последние годы, с кем общалась. И найти ту дрянь, которая практически лишила его жены и матери его ребенка.
Но просить об этом Саву или же Артема он посчитал глупо и нецелесообразно, учитывая их возможную косвенную вину. Нет.
Аккуратно высвободил свои руки. Поцеловал Илью, обнял благодарно Таню, и под внимательными взглядами остальных, вышел на улицу, но дальше крыльца клиники идти не стал, дождь так и лил.
Курить хотелось страшно, до зуда в пальцах, до темных точек перед глазами. Только вот, когда Илья увидел несколько часов назад в его пальцах сигарету, посмотрел на него так уничижительно и презрительно, что и слов лишних не нужно было говорить, и так все ясно.
Илья, практически одним своим взглядом, обвинил Костю в эгоизме. Просто посмотрел, как бы говоря этим взглядом ему: «ты хочешь меня и отца лишить, да? Так ты обо мне обещаешь заботиться?»
Не закурил тогда, бросил сигарету на землю, а дождь довершил уничтожение бедной сигареты.
И сейчас хотел курить. Терпкий успокаивающий вкус на кончике языка практически начал ощущать, но руки в кулаки сжал. Разжал. И по новой. Костяшки сбитые болели, сукровицей сочились. И ему хватало этой физической боли, чтобы очнуться и понять. Курить он больше не будет. Никогда!
За очень короткий промежуток времени он примерил на себя несколько нетипичных, для его прошлого образа жизни, ролей: муж, отец. И ему чертовски нравилось быть отцом! Когда все твое существо сосредотачивается на одном единственном ребенке. Невероятное ощущение подъема, эйфории какой-то. Когда гордость за достижения сына переполняла, разрывала на части, и от радости хотелось кричать. Смотрел на его тренировки по фехтованию, волновался, чтобы не поранился. Хотя, видел, сам на ощупь проверял и костюм, и учебное снаряжение. Но страх был. И уже не исчезнет. Это нормально: бояться за своего ребенка. Думать, планировать свою жизнь для него. А еще Костя стал «мужем». Как только Марина рассказала ему все, он уже мысленно примерил на себя этот статус. Тайно. Как последний дурак. Чуть ли не грудь колесом выпячивал от собственных мыслей. Он хотел быть для нее большим. Не другом. Не братом. Мужем. Самым родным и любимым!
Теперь примерил на себя еще одну роль. Неожиданную.
Костя стоял на крыльце, дышал влажным воздухом, наполнял легкие свежестью, мозги себе прояснить пытался, чтобы адекватно оценивать информацию и думать.
Заметил бредущую, тяжелыми шагами, женщину и не сразу смог распознать в этой, согнутой горем к земле, женщине, Любашу. Хохотушку и веселушку, шутницу, и просто, широкой души человека. Горе ее не красило, оно вообще никого не красит.
Нервные резкие движения, тяжелый шаг, сгорбленная спина, и смотрит только себе под ноги, но упрямо идет вперед.
– Люба, что Вы здесь делаете?
Она недоуменно вскинула на него взгляд, и, кажется, даже не узнала. Глаза пустые-пустые, полные невыплаканных слез, но зубы вместе стиснула, стоит и смотрит на него.
Костя к ней на шаг приблизился, хотел руку протянуть, чтобы на скользких ступеньках не упала, а она отскочила от него, как от прокаженного.
– Люба, что с Вами?
Ей хоть сказали про Васю-то? Видимо, не сказали.
– Люба, Вася жив. Жив! – со всей убежденностью, что смог, из себя выдавил, смотря женщине в глаза.
Они оба на минуту замерли. Так и стояли. Он на крыльце и под крышей. Она перед крыльцом, под открытым небом и дождем. Смотрели друг другу в глаза. Он забыл, как дышать, боялся, а вдруг и ей плохо станет? Марина его точно укокошит, – своих помощников по дому она любила с особым пиететом.
– Живой? – тихо прошептала, но Костя услышал или скорей прочитал по губам. Бедная женщина не знала столько времени, что с ее любимым мужем. Думала, умер, и никто не мог ей сказать, что водитель пострадал не сильно, в отличии…
– Живой, пострадала вся правая сторона тела, но там только перелом и пара трещин, никаких серьезных повреждений. Будет жить ваш Василий! Будет жить!
Женщина застыла. Стояла, мокла и глупо так, по киношному, хлопала глазами, будто не в силах была понять то, что Костя только что сказал.
Уже, было, к ней сунулся, со ступеньки вниз спустился, а она вдруг оседать начала прямо на асфальт и зарыдала так, что у него мурашки по коже побежали. Еле подхватить успел, оглянулся, может из медперсонала кто-то рядом был, ей же успокоительного надо дать.
Вся до нитки промокла, холодная, задыхаться начала от плача. Бормотала себе что-то под нос, он еле расслышать смог:
– Господи, живой, бестолочь, живой! – всхлипнула, воздуха глотнуть смогла. – Сама убью, по башке скалкой дам, я ж чуть не умерла! А он живой, значит! Живой! Божечки, живой!
Он так и стоял, слушал. Как-то пытался утешить ее, но, если откровенно, получалось так себе. Хреновый из него утешитель. Сжал женщину в своих руках посильней, перетащил под навес крыши, раскачивался вместе с ней, как маленького ребенка качал.
– Живой он, живой! – убежденно повторил.
Костя никогда не обращал внимания на их статус. Ну да, знал, что они семейная пара. Муж и жена, а далее по тексту. Детей у них своих нет. Так и живут на работе, сколько себя помнят. Но не обращал внимания, не придавал значения этой паре, их семье.
По сути-то, у Любаши, кроме Василия, совсем никого нет. Только муж. Один единственный родной человек. И когда ты не знаешь, что с ним, где он, жив ли,– это страшно. Любаша такого не заслужила.
Довел ее до приемного покоя. Сдал на руки, подбежавшему медбрату, и велел дать успокоительное, а то мало ли чего с ней случится от переживаний,– возраст все ж таки.
Но возвращаться обратно к Илье и остальным пока не собирался.
Снова
