Во власти Беркута - Марика Крамор
— А зачем? Ему было бы проще меня тогда и… — не в силах выговорить это страшное слово, я все же его проглатываю.
— Тогда он не знал еще. Тогда мне другом еще был. И действительно хотел помочь и тебе, и мне. Но как смог. До правды он докопался не так давно и все понял неправильно. Стал вынашивать план мести. А мстить самым дорогим всегда намного эффективнее — главное, знать слабые места. Вы мое слабое место, Ян.
Я тут же мгновенно вскидываюсь, потому что слышать это оказалось намного больнее, чем я даже могла предположить.
— И что ж ты не приехал тогда?! Спросить? Узнать? Да даже высказать?! Как ты мог просто меня вышвырнуть из своей жизни?! Ты думаешь, мне хорошо было, да?!
— Я собирался, как только поправился. Собирался выяснить, где ты живешь. Но я подставился в те дни, очень серьезно. И меня свои же выловили. И запретили приближаться к той, от которой голову сносит. И к той, кто, как они считали, продал меня и мог отрицательно повлиять на проведение следующих операций. Тут Антон постарался. Он внушил, что я теряю хватку. И что я отойду от дел, когда будет куда уходить. Я думаю, он сам тебя даже не видел ни разу. Просто принимал заочно информацию, поэтому, когда вы позже встретились, и не узнал. И меня тогда решено было перебросить подальше. А мне… Скажем так… Намекнули. Мягко. Что мне лучше к тебе не приближаться.
— И что? Какие-то лживые намеки, а ты уже отказался от меня?!
— Яна. Это очень серьезные структуры. Когда руководство мягко намекает, это значит, что в случае неповиновения и проявления малейшей самодеятельности последуют жесткие карательные меры. Не для меня. А для той, которая имеет на меня влияние. Что угодно с тобой могли сделать. А я бы в ответ — ничего, понимаешь?
— Но… — непонимающе переспрашиваю. — Ты же их человек? Как они могли тебе или кому-то из твоих близких сделать плохое?!
— Это карательные меры. Обычное дело.
— Но ты ведь не побоялся… Ты что… вел свой подпольный бизнес, пока работал на две стороны сразу?!
— Да. Именно так. Сначала это было необходимостью, иначе втесаться было нельзя. А потом… Это стало образом жизни. Если бы я попался, меня бы посадили. В лучшем случае. Неважно за что.
— Я не понимаю. Ты же человек властей. Они же должны были бы тебя вытащить…
— Особой системы правосудия для таких бойцов не существует. Если бы я попался, меня бы судили по общим законам. Я работал с закрытой информацией. Каждый шаг засекречен. Часто люди, работающие по одному сценарию практически бок о бок, друг о друге даже не знали. И Антон, как ты понимаешь, тоже в одной упряжке со мной сидел. А я для государства до сих пор обычный преступник, выходец из братвы.
— Но это ведь не так!
— Это так, Яна. И это еще страшней. Я машина для убийства. Я хуже любого преступника. Который без хитрости, смекалки и наблюдательности просто не смог бы выжить. Тот, кого ты видишь перед собой — детище системы. Меня в принципе нет. Ни для кого не существует. По старым документам я умер уже давным-давно. Мои близкие похоронили меня. Потому что такие, как я, не могут иметь родных. Это слишком опасно. Я ходил по грани между преступным миром и государством. Но по сути не принадлежал ни тому, ни другому. И всегда рассчитывал только на себя и собственные силы. И со временем я понял. Законы стаи внутри группировки порой намного справедливее, чем то, на что я могу рассчитывать сейчас.
— Но... Как это не существует? А твоя работа? Ты разве не гражданин? Такой, как другие?
— Сейчас — да. Тогда — нет.
— Я не понимаю. Ты сказал... твои близкие похоронили тебя. У тебя была семья?
— Отец умер года три назад. Мать жива. Болеет часто. Сестра замужем теперь. И у меня есть два племянника. Но меня для них нет. Их Рома погиб в страшной аварии. А вместо него теперь человек, с которым лучше не сталкиваться. Тот самый Беркут, чье имя в подполье некоторые до сих пор произносят шепотом.
