Долорес Палья - Где ты, любовь моя?
Пора признаться самой себе, что я не могу вернуться завтра в Лондон, не сделав попытки все разузнать. Я должна выйти из этой комнаты, спуститься вниз на лифте и пойти в «Селект». Ничего больше, только пройтись до «Селект» и выпить там, это и будет моей попыткой. Я не стану заглядывать в телефонный справочник в поисках имени, которого там, возможно, нет. Просто пойду в «Селект». Если после всех этих лет я и узнаю что-нибудь, то только там, и нигде больше.
Я оделась с особой тщательностью, глядя в зеркало на свое отражение и стараясь не смотреть самой себе в глаза. Я надеялась на то, что ничего не удастся узнать, что никто не заметит меня в этом изменившемся городе, что в «Селект» не найдется никого, кто бы знал Милоша или помнил меня. Я сбросила с себя латы, все последние годы скрывавшие часть меня, и ощутила холод наготы, как и много лет тому назад в Нью-Йорке, когда я осталась совсем одна после смерти Тора. Я захлопнула за собой дверь и вышла на бульвар Распай пятнадцать лет спустя, опоздав на тринадцать лет с началом поисков Милоша.
Глава 4
Вот так все это и случилось. Я ступала по бульвару Распай одна-одинешенька. Было такое чувство, что я учусь заново ходить, как будто я впервые встала после долго мучавшего меня паралича. Мало-помалу шаг мой становился все увереннее, а мостовая под ногами - все тверже. Мало-помалу я начала нормально дышать, мало-помалу я расслабилась.
Париж - самый призрачный город без призраков. Смотреть на него без любви и страсти просто невозможно, даже в столь необычных обстоятельствах. Изменился ли он? Дома вроде бы стали чище. И конечно же никаких серых униформ, чудесных серых униформ сорок восьмого года. Эта улица. Надо пройти по ней. Кафе «У Адриена». Оно все еще на месте. Поздно ночью, когда «Куполь» и «Селект» закрывались, мы, бывало, отправлялись в кафе «У Адриена» выпить еще по кружечке пива. Целая толпа из «Гранд шомьер». Интересно, юные художники из близлежащих школ до сих пор сюда ходят? Картины у входа стоят. Заведение стало более холеным, респектабельным, процветает, наверное.
Странный у меня, должно быть, вид, вот и швейцар на меня покосился.
Вот и «Селект». Остатки лат упали к моим ногам, и я стою перед… перед чем? Огромным шумным баром? Кафе, похожим на сотни других? Может, оно и похоже на сотни других, но совершенно от них отличается, потому что это - Париж и потому что люди в «Селект» не меняются, те же югославы, те же художники, что и раньше. Но знают ли они?
Здесь ли он, тот, которому теперь уже тридцать семь, мужчина, который стал для меня чужим, который смутится, увидев меня через столько лет. Смутится, увидев призрак из прошлого, перед которым задолжал свои извинения.
Нет, Милоша здесь больше нет. И от 1948 года тоже больше ничего не осталось. В кафе под названием «Селект» - одни незнакомцы. Можно войти.
Меня грызли сомнения. Разве не тут Клод повстречался с Алексисом? Да, здесь. Но было это в пятидесятом году. Не сегодня. Теперь уже никого не осталось. Никого, кто имел отношение к той истории. Надо просто поверить, и все. Надо просто понять, в конце концов. Понять и принять, что Париж не представляет для меня никакой угрозы, что никакого Милоша больше не существует. И меня тоже нет, той, прежней. Мне тридцать пять, и я - мать четверых сыновей. Я прекрасно одета, и у меня седина в волосах. И я больше не двадцатилетняя студентка-художница в длинной новомодной юбке, с распущенными по плечам прямыми волосами, в запачканной красками военной шинели с накидкой, как у балерин. Я - миссис Гевин Дейвис из Лондона, художница, и для «Селект» 1963 года я - никто. Убедив себя в этом, я вошла в «Селект» и села за столик на террасе. И заказала перно.
Гевин был все время прав. Бояться Франции и Парижа - бессмысленно. Я окинула взглядом другие столики, чувствуя, как растет моя уверенность, словно уверенность делающего первые взмахи пловца. Парочка-другая посетителей показались мне знакомыми. Но так ли это на самом деле? Не обманулась ли я? Может, они просто похожи на своих собратьев из Челси и Гринвич-Виллидж? Растянутые свитера, бороды, въевшаяся в кожу грязь. Неизменная для всех стран и времен униформа. Они показались мне знакомыми не потому, что я узнала их лица, просто типаж знакомый. Интернациональное братство завсегдатаев кафе. Я расслабилась, разбавила перно водой и отпила глоточек, моя новоиспеченная уверенность в себе крепче алкоголя. Как давно это было.
Но что, если в дверь войдет Алексис? Не Милош, а Алексис? Стройный, высокий Алексис с орлиным носом и горящим взглядом за толстыми линзами очков, Алексис с его странноватой походкой и тонкими чувственными руками. Алексис, с его страстной любовью к Милошу и холодной ненавистью ко мне. Богобоязненный Алексис, непоколебимый, несгибаемый, оценивающий взгляд - словно полыхающий сухой лед. Что я скажу, если Алексис войдет в эту дверь и присоединится к сидящим в углу сербам? Прямо сейчас?
Мысли мои смешались, в горле пересохло. Я никогда ни к кому не испытывала ненависти, никогда никого не боялась, никогда и никого, кроме Алексиса. Единственное, что я пронесла сквозь все эти годы без изменений, - страх перед ним и ненависть к нему. Только он один во всем виноват, он один в ответе, что бы он ни сделал, чтобы изменить мнение Милоша, отвратить его от меня, - сделано это было намеренно, с холодным и бесстрастным расчетом. Он знал, что я люблю Милоша, и понимал, что он тоже любит меня, но этого было недостаточно. Он не верил в такую любовь, и как только выпал шанс разрушить ее, он не упустил его.
Но права ли я? Так ли все было на самом деле? Что за оружие припас Алексис? За что мне все эти мучения? Вся моя уверенность, все новоприобретенные силы пропали без следа, уступив под натиском вспыхнувшей боли, неизбывной слабости перед Алексисом, перед реальностью. Охваченная паникой, я еле собралась с силами, чтобы позвать официанта. Но страх схватил меня за горло, страх, что стоит мне только открыть рот, как все посетители кафе разом обернутся, и уставятся на меня, и узнают меня. Узнают, что я здесь с одной целью - найти Милоша, вернуться, потребовать от него ответа, хотя у меня нет на него никаких прав. Я вытащила из сумочки банкнот в один франк, с лихвой покрывающий мой заказ, бросила его на стол и вышла из кафе.
Оказавшись на бульваре Монпарнас, я стряхнула с себя оцепенение и снова увидела перед собой лицо Милоша, ощутила тепло его рук в своей руке, внезапно осознав, что все эти тринадцать лет я не отпускала его от себя, жила рядом с ним, он был частью меня, моей болью, моей радостью. Все эти тринадцать лет я берегла свою любовь и только притворялась, что освободилась от нее ради новой, спокойной жизни. Все эти годы рухнули в одночасье, словно их и не было вовсе. Я чувствовала себя так, будто с меня содрали кожу и выставили напоказ. Я оказалась слабой и беззащитной, как в самом начале.
