Тереза Ревэй - Дыхание судьбы
Когда они вошли в просторное помещение, рабочие один за другим повернулись в их сторону. Дед передал свою стеклодувную трубку помощнику и подошел к Флавио. В напряженной тишине был слышен лишь гул печей. Его покрытые пятнами руки легли на плечи внука. Внимательно вглядываясь в его лицо, он словно пытался запечатлеть в своей памяти каждую черточку молодого человека. Затем он медленно перекрестил лоб будущего бойца.
— От имени твоей матери, — произнес он хриплым голосом.
К великому удивлению Ливии, Флавио ничуть не возражал, хотя всегда открыто презирал все, от чего веяло сентиментальностью. Рабочие подошли, чтобы попрощаться с ним, и, будто пытаясь защититься, прижимали к груди свои пинцеты, ножницы, трубки, все эти пришедшие из глубины веков инструменты, являвшиеся неотъемлемой частью их ремесла, равно как и продолжением их собственного «я».
Потом Ливия долго стояла на пристани, глядя на пенный след от парохода, отправившегося в Венецию к вокзалу Санта-Лючия. Она поднесла руку к своей щеке, и ей почудилось, что губы брата оставили там на удивление нежный след.
Девушка шла по узкой улочке между домами с изъеденной сыростью штукатуркой, которые, казалось, о чем-то шептались между собой. Вдалеке призывно блестела вода лагуны. Над головой хлопнули ставни с облупленной краской и раздались обрывки женских голосов.
Флавио всегда был для нее загадкой. Между ними ни разу не возникло чувства солидарности, соучастия, закаленного годами взаимных ссор, совершенных вместе глупостей, дружных приступов смеха перед непониманием взрослых, препирательств с гневными обвинениями и слезами, когда один или другой ощущает себя обиженным. Как будто шесть лет разницы в возрасте превратились для них в непреодолимую пропасть. Флавио никогда не относился к сестре покровительственно, а она не восхищалась братом. В подростковом возрасте он некоторое время жил у дедушки по материнской линии, якобы для того, чтобы не оставлять старика в одиночестве после смерти жены. Когда Ливия с родителями отправлялась к ним на воскресный ужин, ей казалось, что она навещает какого-то далекого кузена, а не родного брата. Безусловно, он обладал физическим сходством с членами семьи, но принадлежал к иному миру, где царили совершенно другие обычаи и странные правила, не поддававшиеся ее пониманию.
Она даже не могла сказать, что Флавио стал ей чужим, потому что никогда его по-настоящему не знала. Но с момента своего возвращения он стал для нее еще более непостижимым. Насмешливо-веселый взгляд человека, привыкшего воспринимать злые шутки судьбы с долей юмора, стал резким и злым. У уголков рта залегли горькие складки. Иногда, незаметно наблюдая за ним, она видела, как его взгляд устремлялся в пустоту, а на лице застывало выражение жесткой суровости. Единственный раз, когда она спросила его о России, он зло ответил: «Это был ад, а об аде рассказать невозможно». И встал так резко, что покачнулся и едва успел опереться на свою трость. О его пребывании на войне она знала лишь, что он попал в плен на русском фронте и был освобожден при контрнаступлении. Отправившись на родину вследствие ранения, он присоединился к партизанам, скрывающимся в горах к северу от Венеции. У Ливии сложилось впечатление, что Флавио винил ее в непонимании, и больше она не решалась об этом заговорить.
Ливия вынырнула из полумрака узкой улочки и оказалась на залитой солнцем набережной Фондаменте Нуове. Несколько женщин с плетеными корзинами в руках стояли в очереди за хлебом, который выдавали по продуктовым карточкам. Увидев, что на пристани снимается с якоря вапоретто[11], она бросилась бежать, и стайка чаек устремилась к голубому небу, недовольно хлопая крыльями.
Матрос подождал, пока она проскользнет на палубу, после чего смотал канат и выкрикнул очередную команду. Запыхавшись, она кивком поблагодарила его и направилась к носовой части теплохода. Ее шаг тут же приспособился к бортовой качке, как у истинной венецианки, привыкшей к бесконечным переходам от движения по твердой земле к плавному покачиванию лодки, совершаемым без колебаний, словно чувственное волнение моря было ее второй натурой. Она заняла место в первом ряду, как будто эти несколько метров могли приблизить ее к Мурано.
Мурано, где костяк всей ее жизни, дед, вырастивший ее, больше не мог подняться с постели. Мурано, где она должна была воспользоваться слабостями своего брата, иллюзорными или существующими, если хотела спасти свое наследство.
Прибыв на причал у мастерских, Ливия окинула его быстрым взглядом, в надежде увидеть незнакомое судно. Увы, на воде покачивалась лишь лодка Флавио. Она не без досады отметила, что зеленая краска над ватерлинией была свежей. С момента своего возвращения брат заботился о лодке, как о своем ребенке, и целыми днями пропадал в лабиринте ленивых вод лагуны.
Если бы он занимался только этим! Но нет, в те редкие дни, когда он снисходил до посещения мастерских, от него можно было услышать лишь жесткую критику. Конечно, дела шли далеко не блестяще… Да и у кого они шли хорошо? Необходимо было запастись терпением и упорством, как во время кризиса тридцатых годов. Тогда многие Дома разорились. А вот Эрколе Барровиер изобрел новое стекло — испещренный прожилками полупрозрачный материал, загадочный и чарующий, подчеркнул его красоту черной отделкой, и коллекция «Примавера» имела огромный успех. Ливия всегда восхищалась такими смельчаками и презирала пораженцев вроде ее брата.
Она толкнула кованые ворота, которые недовольно заскрежетали. Между камнями мощеного просторного двора мастерских пробивались сорняки. Дрова, предназначенные для топки печей, сохли на солнце возле скромной кучки угля. Фиолетовые цветы взобравшейся по стене склада бугенвиллии прикрывали собой трещины, а вокруг покосившегося стола, на котором покоились пустые стаканы, стояли в беспорядке стулья.
Ливия отметила, что количество коробок, сложенных возле колодца, не увеличилось. Важно восседая на этой груде, серый домашний кот лениво грелся на солнышке. Она нахмурила брови. В конце дня мастерские Гранди должны будут отгрузить пятьсот электрических лампочек для предприятия Маргера. Никому не нравилось изготавливать лампочки, но рабочим нужно было что-то есть, поэтому, когда предоставлялся шанс получить заказ, привередничать не приходилось.
Когда несколько дней назад дедушка Алвизе слег с сердечным приступом, Ливия сразу же заметила опасное волнение среди работников. Поскольку ни один корабль не может долго оставаться на плаву без капитана, а Флавио был непредсказуем, она сама взяла в руки штурвал. Смена власти не прошла гладко, несмотря на то что талантам женщин всегда отдавалось должное в мастерских Мурано. Уже в пятнадцатом веке дочь мастера-стекольщика, увлеченная созданием стеклянных багетов ярких цветов с орнаментом в виде звезды, получила от государства привилегию на их изготовление. В следующем веке Сенат предоставил Армении Виварини исключительное право на выпуск моделей лодок. Но если стеклодувы и привыкли к присутствию женщин в своем ремесле, они все же не любили выполнять их указания. К тому же незыблемым оставался следующий запрет: ни одна женщина не имела права выдувать стекло. Им позволялось присматривать за «комнатой с ядами», где хранилось сырье, следить за составом стеклянной массы, раскрашивать или покрывать эмалью стекло, применять золотую фольгу, изобретать необычные формы, предлагать свои идеи, но выдувать стекло — никогда! Считалось, что дело здесь в физической силе, но Ливия была убеждена, что виной всему высокомерие мужчин. Она не озвучивала свои мысли, но этот приговор отзывался в ее душе болью.
