Татьяна Веденская - Штамп Гименея
– А где он? – зачем-то спросила я.
– Он у мамы в роддоме, – невинным тоном ответило дитя и сделало паузу. Ждало восторгов и поздравлений.
– И что, кто родился? – несколько вылетев из седла, срывающимся от ошаления голосом продолжила я.
– Сестричка! – радостно сообщил мне тот. Вот тут-то я и поняла, что ВСЕ.
Глава 2.
Следственные действия
Каждый человек имеет свои, сугубо индивидуальные особенности характера. Возможно, это следы плохого воспитания, а может, все дело в генетике. В последнее время медицина все больше склоняется к тому, что все в нашей жизни вплоть до плохих оценок в четверти определяется хромосомными хитросплетениями. И плохая дисциплина тут совершенно не причем. Не знаю, насколько версия генетиков верна, но она как минимум очень удобна.
– Почему не выучили стихотворение?
– Генетика мешает!
– А, ну тогда до новых встреч. – Красота! Только вот непонятно, кто будет оплачивать сей банкет. И будут вертеться винтики и шарниры нашей жизнедеятельности, если каждый в силу природной склонности заляжет на диван. Кстати, у меня был один такой знакомый. Вернее, однокурсник, потому что последние пять лет я кроме однокурсников и Андрея практически ни с кем не общалась. И ему такое отношение к своим генам не принесло ничего хорошего. По природной склонности Захаров стремился сохранять горизонтальную позу любой ценой. А в институт он пошел, чтобы не пойти еще дальше, в стройные и мужественные ряды нищающей российской армии. Тогда получение высшего образования еще считалось убедительной причиной нежелания махать автоматом. Однако процесс познания глубин музейного дела шел у Витечки крайне вяло, главным образом потому, что он старался покидать диван только в особых эксклюзивных случаях. Типа сессии. Или звонка из деканата с темной бандитской угрозой отчисления. Такого рода звонки Витя называл бесчеловечной прессовкой. Бандитские разборки уже косили то тут, то там крепких парней с недобрыми улыбками и кастетами. Так что неформальный сленг долетал до всех вместе с брызгами их незаконной крови. До нас, соответственно, тоже. Так вот, после упомянутой прессовки Витек с выражением христианской муки на лице поднимал себя с дивана, причем это выглядело ничуть не хуже мучений барона Мюнхаузена, тянущего себя за волосы из болота. И, натянув трясущимися от возмущения руками свитерок, отправлялся в дворец знаний.
– А вы кто? – смотрели на него преподаватели, понимая, что это бледное патлатое существо, больше похожее на вампира, видят впервые.
– Студент Захаров. Явился для сдачи экзамена по истории искусства Средних Веков, – тоном героя, явившегося совершать подвиг, рапортовал студент.
– Да? А почему вы лекции не посещали? – всматривались в его фамилию на зачетке преподы.
– Болел, – скорбно заверял их Витя. И его внешний вид вполне подтверждал это заявление.
– А чем, позвольте вас спросить? – упирались особо въедливые, коих было немного.
– Это наследственное, – пространно пояснял тот и умоляюще смотрел на зачетку. Такие методы обучения канали достаточно долго, целых три курса. Это объяснялось общей жалостью российского народа, который не находит в себе сил требовать еще и каких-то знаний от человека, выглядящего столь плохо, а также и тем фактом, что мы, его однокурсники, периодически отмечали его в ведомостях как присутствующего. Зачем? А затем, что Витин пресловутый диван, на котором он возлежал не хуже Обломова, располагался в отдельной однокомнатной квартире неподалеку от метро Новослободская. И как вы думаете, где мы вели ту самую студенческую жизнь, которая, как известно, самое прекрасное время в жизни? Где мы духовно сближались друг с другом, где при свечах читали Толстого? Стоп. Этого мы, как раз, не делали никогда. Вино пили, да. Бывало. И друг с другом сильно сближались, это тоже. Хотя лично я сильно сближаться не торопилась, опасаясь разрушить нежные и трепетные отношения с Андреем. Приходилось обходиться только философскими беседами. Но, в любом случае, присутствие Витька в качестве студента нашей группы, было наиважнейшей задачей для каждого из нас. Его «зачет» был делом чуть ли не более нужным, чем свой собственный. Однако к концу третьего курса мы коснулись предмета «Археология», который преподавал довольно пожилой, но еще крепкий археолог, повидавший, что называет, виды.
– А что же это господин Захаров не подарит нас своим вниманием? – едко спрашивал он у нас.
– Он болеет, – нетвердыми голосами отвечали мы, потому что археолог (в отличие от всех предыдущих преподавателей) предмет свой любил страстно, рассказывал его невероятно интересно, но и драл с нас, соответственно, по три шкуры. На семинарах он каждого присутствующего называл по имени и заставлял не просто выдавать в эфир списанный текст, но и думать. Что, как известно, студенты умеют делать прекрасно, но почему-то только за стенами аудитории.
– Таких не берут в космонавты, – весело заявил препод на зачете и поставил Захарову жирный нестираемый недопуск.
– Я могу справку принести! – возмутился тот. Со справками в ту пору уже не было проблем. Все было возможно для человека с интеллектом. И с какими-никакими деньгами. Но препод внимательно осмотрел болезненную бледность студента и сказал:
– В то, что вы тяжело больны, я верю и без справки. Можете ее не нести. А вот знания по моему предмету вам принести придется.
– Как же это! – растерянно огляделся Захаров. В его глазах читался вопрос «и что это был за предмет?». Испытания знаниями оказались ему не по плечу. Он трижды пытался пробиться к совести археолога, а тот трижды отсылал его к учебникам.
– Может, правда, выучить? – робко предложил кто-то, когда Витек с горя отказался пить кагор. Но бедолага с такой тоской посмотрел на выскочку, что стало ясно. Это невозможно. Кроме того, переволновавшись из-за незачета по археологии, Захаров не пошел еще на два экзамена. При его и так неслабых хвостах (примерно таких, как у трехглавых драконов), эта доза оказалась смертельной. Той же осенью мы провожали Захарова на приемный пункт военкомата. Его наследственная болезнь не была признана черствыми членами медицинской комиссии.
– Годен, – шарахнули штамп в его дело. Поезд дал три свистка и Витя последний раз помахал нам из окошка набитого пьяными новобранцами плацкарта. Больше мы его никогда не видели. Поговаривали, что Захаров не вынес прозы жизни и подался косить под психа. Это вполне могло бы у него получиться. Но было это или не было в действительности, никто сказать не мог. Знаю только, что приехавшие с севера Витькины родители, потрясенные отчислением сыночки из, скажем прямо, не самого сложного и мозгодробительного ВУЗа, квартиру заперли на новый замок, а потом вообще продали. Вот такая сказочка на ночь. Не спешите чуть что следовать зову крови. Иногда все же лучше напрячься и что-то сделать вопреки желанию лежать на диване. Впрочем, я никогда не отличалась стремлением прикорнуть. У меня другой пунктик. Когда я нервничаю, то меня охватывает лихорадочная жажда деятельности. Сначала, когда я услышала Новость в исполнении Андреева дитяти, мне страстно захотелось нагрянуть к нему в квартиру и все там разнести на манер того, как Маргарита разнесла квартиру критика Латунского. Я даже начала собираться, судорожно меряя висящие в шкафу тряпки. Но когда я взглянула на себя в зеркало перед выходом, то вдруг обнаружила, что одета как на свидание.
