Развод. Десерт для прокурора - Анна Князева
Дрожащими, почти не слушающимися руками я вытащила из кармана телефон. Экран был испачкан следами муки и слез. Я пролистала контакты до ненавистного имени «муж». Палец замер над кнопкой вызова. Каждая клеточка тела кричала, чтобы я не делала этого, что это унизительно и бесполезно. Но что еще мне оставалось?
Я нажала. Гудки казались бесконечно долгими, каждый звук отдавался в висках тяжелым, отмеряющим последние секунды моей былой жизни, ударом сердца. Оно колотилось где-то в горле, бешено и неровно. Я представляла, как телефон вибрирует там, за дверью, на прикроватной тумбочке, которую мы выбирали вместе. Слышит ли он? Игнорирует?
Наконец в трубке послышался щелчок, а затем его голос. Не сонный, не пьяный, а на удивление четкий и до боли знакомый. И абсолютно равнодушный.
— Да.
Одно слово. Ни имени, ни вопроса. Просто «да», как будто я была очередным надоедливым коллегой или оператором кол-центра. От этого простого слова в груди что-то острое и холодное впилось в самое сердце.
— Витя, это я, — прошептала я, и голос мой предательски дрогнул. Слезы, которые я пыталась сдержать, подступили к горлу, сдавив его. Я сглотнула ком, пытаясь взять себя в руки. — Что все это значит? Почему твоя мать…
Он не дал мне договорить. Его голос прозвучал с леденящей душу издевкой, намеренной, ядовитой.
— А что, собственно, случилось? — протянул он, и я представила его ухмылку, эти мнимые удивленно приподнятые брови. — Ты сама вчера ушла, не став меня слушать. Решила поиграть в гордость?
Играть. Он назвал мою боль, мое унижение, шок от предательства игрой. В глазах потемнело от вспыхнувшей ярости. Она была такой сильной, что на секунду перекрыла собой всю боль.
— Поиграть⁈ — возмутилась я, и мой голос набрал громкости, эхом разносясь в тихом подъезде. — Твоя мать выставила меня за дверь! С чемоданом!
Мне хотелось кричать, что она назвала меня шлюхой, что она вытолкала меня, как какую-то попрошайку. Но слова застревали в горле, смешанные со слезами и этим комом дикой обиды.
— Ну и что? — Раздраженно, будто отмахиваясь от назойливой мухи, произнес он. — Ты же сама ушла! Не захотела разговаривать!
Его логика была чудовищной. Он, предатель, ставил мне в вину то, что у меня не хватило сил выслушивать его оправдания сразу после того, как я застала его с другой.
— Я… я не могла… — слова с трудом пробивались сквозь спазм в горле. Я пыталась говорить спокойно, но получалось только жалобно и сбивчиво. — Ты был пьян, ломился в дверь, разбил окно на моей работе…
— А ты не открывала! — резко, как удар, перебил он. В его голосе прорвалось настоящее, ничем не прикрытое раздражение. — Надоело мне все это! Ты, твои истерики…
Истерики. В этом слове было столько презрения, столько обесценивания всех моих чувств, что я на мгновение онемела. Воздух перестал поступать в легкие. Он называл истерикой мою естественную реакцию на его измену.
— Истерики⁈ — вырвалось у меня, и мир вокруг поплыл, окрасившись в багровые тона ярости и несправедливости. — Витя, ты мне изменил! В годовщину нашей свадьбы! В тот самый день, когда я везла тебе торт!
Я почти кричала, не в силах сдержать нахлынувшие эмоции. Мне хотелось, чтобы он услышал каждую каплю моей боли, чтобы это пронзило его равнодушие.
— Ой, ну хватит уже! — он почти кричал в ответ, и в его голосе не было ни капли раскаяния, одно сплошное раздражение. — Надоела! Это прекрасный повод развестись!
От возмущения я открыла рот, но не могла издать ни звука. В ушах стоял оглушительный гул. Это он мне разводом угрожает? Мне⁈ После того, как он вытворял Бог знает что, он еще и в королях пытается остаться, делая вид, что это его решение? Да это я с ним разведусь, хоть сегодня же! Эта мысль пронзила меня, как разряд тока, дав внезапную, ясную точку опоры.
— Да ради Бога! — выдохнула я, и в моем голосе впервые за весь разговор прозвучала не боль, а холодная, стальная решимость. — Я согласна на развод. Только деньги, которые я копила на расширение кондитерской, отдай мне. И мои вещи тоже.
Эти деньги были моим потом, кровью, бессонными ночами. Каждая купюра пахла ванилью и шоколадом. Они были моим билетом в будущее, в котором не было его.
В ответ раздался его короткий, циничный, издевательский смешок. Этот звук был похож на скрежет стекла по душе.
— Какие деньги? — он сделал паузу, наслаждаясь моментом. — Ах, эти. Забудь! Они теперь мои!
В его голосе слышалось торжество. Маленькое, подлое торжество воришки, который увернулся от правосудия.
— Ты… ты не можешь! — закричала я, и мой крик, полный отчаяния и бессилия, зазвенел под потолком. — Это мои деньги! Я их заработала! Ты отдавал мне на продукты и коммуналку, а я все, что оставалось, откладывала!
— А квартира моя! — прошипел он в ответ, и в этом шипении была вся суть его натуры — мелкой, мстительной и жадной. — Так что проваливай! И не звони мне больше!
Щелчок. Резкий, окончательный. В ушах зазвенела мертвая тишина, более оглушительная, чем любой крик.
Я сидела посреди лестницы, сжимая в руках бесполезный, горячий от злости телефон, и не могла поверить в то, что произошло. Это был не просто разговор. Это был приговор. Приговор моей прошлой жизни, моей любви, моей вере в него. Внутри все сжалось в тугой, болезненный ком, захотелось рыдать, выть от несправедливости, биться головой о стену. Но я упорно сдерживалась, впиваясь ногтями в ладони до боли. Не хочу, чтобы свекровь услышала мои слезы. Наверняка ведь подслушивает под дверью, упиваясь своей победой, торжествуя.
Хотя мне невыносимо хотелось отпустить эмоции, дать волю этому урагану отчаяния, что рвал мою душу на части, выплеснуть наружу всю боль, всю горечь предательства. Как он мог? Как он мог так поступить со мной? Все эти годы, все те «люблю», объятия, планы на будущее, общие мечты о детях… Все это было ложью? Или он просто стал другим человеком? Чудовищем, которое я
