Убийственно хорош (СИ) - Стрельна Саша
Перфильев продолжал оторопело пялиться на меня. Впрочем, снизу было особенно хорошо видно, как на его веснушчатом лице удивление сменяется бурным весельем. И действительно — через мгновение негодяй захохотал, а потом уже знакомые заботливые руки подняли меня с пола, ощупали, отряхнули, повернули…
— Да это опять ты! Не сильно ушиблась? Наверно, маме следует не только объяснить тебе, что ходить следует, глядя перед собой, а не за спину, но и то, что подслушивание в цивилизованном мире считается не совсем приличной привычкой. Да и небезопасной… — античный бог — а это был именно он! — заботливо отвел с моего лба волосы.
— Черт!
— Больно?
— До свадьбы заживет! И… простите меня.
— Мне кажется, я это уже слышал. Дважды, — улыбаясь, пожурил он и взглянул так, что мне осталось только начать ковырять ножкой.
— Прекрати гоготать! — Внезапно мое смущение и вызванное им раздражение нашли себе жертву в Перфильеве.
— Шереметьево оказалось ближе, чем я до сих пор думал, или ты угнала вертолет?
— Билеты и документы нашлись у Наташки в сумке, — мрачно пояснила я и, решив сменить тему, заглянула в мастерскую. — Ну и где этот тип?
— Который?
— Не дури мне голову, она и так уже почти не соображает! Естественно, я имею в виду того самого…
— Вот он, — торопливо перебил меня Перфильев, пытаясь опять не начать смеяться.
Глава 4
Я во все глаза уставилась на своего неприлично красивого визави, видимо, в надежде, что он немедленно объяснит мне суть этой шутки. Но он лишь улыбался той самой кривоватой улыбкой, странную неловкость которой я никак не могла себе объяснить. Не сразу решилась я открыть рот, но когда это все-таки произошло, вдруг чего-то испугалась и со стуком захлопнула его вновь. — Простите? — вопросительно приподняв бровь, подсказал он. В ответ я лишь отчаянно замотала головой. — Нет? Тогда просто зайди в медицинский кабинет. Твой лоб пострадал достаточно сильно… — Мама! — По коридору в нашу сторону пулей летел Васька-младший. Он с разбегу кинулся обниматься, как обычно, едва не сбив меня с ног. Но этот номер программы уже был отработан достаточно хорошо, и я устояла. — Мама? — на сей раз пришел черед удивляться античному Ивану, и я удовлетворенно отметила, что растерянность на лике греческого божества выглядит так же забавно, как и на лицах простых смертных. — Совершенно справедливо, — мстительно подтвердил Перфильев. — Это та самая мамаша, по поводу умственного здоровья которой вы давеча и выражали сомнения. Теперь сами можете судить о справедливости или ошибочности ваших предположений. От себя лишь добавлю, что сегодня Мария Александровна превзошла сама себя. Бог Иванов покраснел. Я видела совершенно точно. И это сразу же повысило мой жизненный тонус. — Мама, — Васька дернул меня за руку. — У тебя здоровенная шишка на лбу. — Знаю. Перед тобой наглядный пример того, что подслушивать под дверью не только плохо, но и опасно, — я дернула сына за ухо, а потом, не удержавшись, нагнулась и со смаком расцеловала в обе щеки. — Как прошел день, пузырек? — Отлично! Ты уже познакомилась с Иваном? Правда, он классный? — Более чем, — неопределенно промямлила я. — Если не считать того, что у него теперь действительно есть все основания считать меня ненормальной. А кстати, как вам удалось прийти к этому малоутешительному для меня выводу до того, как я… э… присоединилась к вашей компании? Ответил Перфильев: — Иван сомневался, способна ли хоть одна мать, находящаяся в здравом уме и трезвой памяти, пригласить ночного сторожа в воспитатели. Я взял на себя смелость уверить его, что одна такая, и при том вполне разумная, все-таки нашлась… И только он решился мне поверить, как подоспела ты! Презрев обычные перфильевские шуточки, я уже совершенно серьезно взглянула на стоящего передо мной человека, на этот раз пытаясь разглядеть за поразительно красивым фасадом нечто неуловимое, то, что священники привычно называют душой. — Вы сомневаетесь, что справитесь? — Нет. Глаза непроницаемы, как у человека, вынужденного долгое время скрывать нечто болезненное, важное, от пристального, даже навязчивого внимания окружающего мира. Но замкнутость эта была столь глубоко личностной, интимной, направленной внутрь, что почти не проявлялась в его общении с другими. Я хорошо запомнила его заботливость и доброту по отношению ко мне во время двух наших более чем странных встреч. Правда, тогда он принимал меня за девочку-подростка — мой рост, субтильность и близившиеся сумерки обманули его. Но я ведь и приглашала его не для общения с собой, а для того, чтобы он заботился о маленьком мальчике… — Какие у вас планы? — Если вы всерьез готовы нанять меня, я могу приступать хоть сейчас. Ваш… — он замялся и бросил быстрый взгляд из-под ресниц сначала на Перфильева, а потом на моего сына. — Василий объяснил мне ситуацию. Не стану скрывать, деньги, которые вы мне предлагаете, будут совсем не лишними. А вы, в свою очередь, можете не беспокоиться об отсутствии у меня нужного опыта. В доме, где я, по сути, жил до того, как перебрался в Москву, было двое детей приблизительно Васиного возраста. — Вы не москвич? — я была искренне удивлена. — У вас совершенно московский выговор… Он отвернулся, не ответив, но я успела заметить отсвет какого-то сильного чувства на его классически вылепленном лице. А еще я увидела шрамы… Маленькие, уже едва заметные шрамики возле уха; чуть выше виска у края темно-каштановых волос, стянутых на затылке в аккуратный хвост; за четко очерченной линией челюсти. Пластическая хирургия? Прекрасный Аполлон был произведением какого-то эскулапа, не лишенного чувства гармонии? И как это характеризует мужчину, который захотел заняться подобного рода украшательством? Опять же откуда у бездомного дворника деньги на это явно не дешевое мероприятие?.. Вопросы… Вопросы… Я почувствовала мандраж как перед ответственным интервью. — Василий, вот ключи, идите подождите меня в машине. — Мам, — мой Василек тревожно глянул на меня. Чувствительная натура сына всегда поражала меня своей потрясающей восприимчивостью к неким флюидам, наполнявшим пространство вселенной вокруг нас. Мальчик, наделенный такой чуткостью к чужим настроениям и переживаниям, действительно обладал даром божьим и мог стать воистину великим творцом… На горе или на радость… Я тряхнула головой и улыбнулась. — Идите. Нам с Иваном Ивановичем нужно поговорить наедине. — Пойдем, дружище. Заведем мамину машинерию. Мы остались одни в гулком коридоре. — Перед тем, как оставить на вас своего ребенка, я должна задать вам некоторые вопросы. Они могут показаться вам излишне прямолинейными или даже неприличными, но согласитесь, я имею на это право. Он явно напрягся, но лишь кивнул в ответ. — Меня интересует ваша половая ориентация, — он вскинул голову, явно собираясь перебить меня, но со мной такие финты не проходили уже давно. — Нет, позвольте мне закончить мысль. Я не принадлежу к категории людей, которые осуждают других только потому, что они родились не такими, как большинство, но… Мой мальчик растет без отца, и вряд ли будет хорошо, если воспитатель-мужчина к тому же еще окажется… Вы понимаете, что я имею в виду. Иван усмехнулся, покачал головой и взглянул на меня с новым интересом, видимо, вызванным моей почти неприличной откровенностью и прямотой. Надо сказать, прием этот очень часто приносил мне успех, потому что редко кто был готов встретить подобное от хрупкой женщины, которая еще минуту назад застенчиво улыбалась вам, сияя наивными голубыми глазами сквозь стекла очков… — Я убежденный гетеросексуал, Мария Александровна, смею вас уверить. Но что для вас мои слова? Вы меня не знаете и никак не сможете проверить, лгу я или нет. — Я постараюсь проинтуичить. Кстати, зачем вам понадобилось делать пластическую операцию? Нос был длинноват, или скрываетесь от народной полиции? Собеседник мой невольно дотронулся пальцами до уголка губ, и я только сейчас заметила тонкий, как паутинка, шрам, сбегавший от них вниз к подбородку. Это явно не было результатом оплошности хирурга, делавшего «пластику», зато с очевидностью объясняло странность улыбки Ивана. — Так вот откуда ноги растут… — задумчиво произнес он, и на мгновение стыд мой вырвался из-под контроля, и я почувствовала, как волна жара разлилась от шеи вверх к щекам. — Вы наблюдательны… Я дернула плечом: — Ответьте. — Хорошо. Это была вынужденная мера. Мое лицо после переделки, в которую я попал, годилось только для того, чтобы на нем сидеть… И конечно же, мне повезло с врачом. К тому же в день основной операции, когда мне заново строили вот это, — на сей раз Иван притронулся кончиками пальцев к своему носу, — он явно находился под особым покровительством муз с Олимпа… Получилось несколько слишком… Вы не находите? Я невольно рассмеялась, поразившись его пренебрежительно-шутливому и какому-то отстраненному отношению к собственной внешности. — Спасибо за откровенность. — Позвольте и мне спросить… Боюсь, мой вопрос тоже не будет блистать корректностью, но, по всей видимости, мне стоит знать… Где отец Васи? Он оставил вас? Развелся? — Нет. То есть… В общем, Васька считает своим отцом моего бывшего мужа, в то время как его настоящий отец не знает, что у него есть сын. Надеюсь, все так и останется… — почти шепотом закончила я. — Простите. — Вы правы, вам следовало это выяснить… Только теперь я очень рассчитываю на вашу сдержанность… Он кивнул: — Простите еще раз… — Уже два, — я попыталась улыбнуться. — Еще одно извинение, и мы с вами будем в расчете. — Простите, — с готовностью произнес он, причем не формально, в шутку, как того можно было бы ждать, а действительно искренне, тепло. — Мир? Иван протянул руку, зажатую в кулак, от которого смешно оттопыривался согнутый мизинец. Я зацепила его своим, и мы несколько раз тряхнули соединенные таким образом руки, торжественно произнеся хором: «Мирись, мирись, мирись и больше не дерись». Мимо, улыбаясь, прошел тот самый мужчина, которого я заметила в дверях мастерской, перед тем как врезаться в Ивана, и приняла за еще неизвестного мне претендента в воспитатели сына. Как же я обманулась!
