Отблеск миражей в твоих глазах - De Ojos Verdes
В чем её цель?
Расшибусь, но выясню.
Даю себе клятвенное обещание и наконец-то завожу мотор, двигая домой.
Не подозревая, насколько сильно меня вскоре сведет с ума загадка Лусинэ-Вики…
5. Барс
— О! — дверь открывает моя благоверная, удивленно замирая.
— Привет, — оскаливаюсь я как можно шире, чувствуя зуд в пальцах от нестерпимого желания придушить её, и без приглашения вхожу внутрь.
Обувь снимаю абы как и иду дальше, а когда оборачиваюсь, вижу, как Лусинэ поправляет эспадрильи, выставляя их ровненьким рядом.
Дрессировка восьмидесятого уровня. Зачёт.
Очередной принесенный мною торт кладу на журнальный столик и присаживаюсь на диван. Оглядываю обстановку, на которую в день сватовства не обратил внимания. Ничего вычурного, но и ничего необычного. Среднестатистический нейтральный ремонт, мебель.
— Ты одна, что ли? — обращаюсь к невестушке, когда заходит спустя несколько секунд, и откровенно глумлюсь:
— Неужели я тебя скомпрометировал?
Наблюдаю, как в приступе смущения слегка розовеет и опускает глаза.
Ну что за прелесть?
Вчера засадила по-мужски, сегодня скромничает по-девичьи.
Талантливое моё сокровище.
С раздвоением личности.
— Нет, бабушка на заднем дворе, возится с кроликами. Чай или кофе?
— Воды, — чтобы смыть, блядь, горечь с языка. Париетальные клетки моего желудка дали мощный выброс кислоты при виде Миньона.
Исходные данные и так, прости, Господи, не шик, их бы как-то корректировать, дорисовывать то, что не дала природа, скрывать то, чем не к радости наградила, как делают все нормальные девушки… Но моя чучундра идет против системы и пытается хакнуть эту реальность подчеркиванием своей исключительной непривлекательности: снова желтый тон лица, стык которого маячит на кадыке, жирно подведенные глаза, накрашенные губы с непонятной индо-пакистанской границей. Ну и, конечно же, один из фирменных балахонов в пол.
— А ты куда так нарядилась? — интересуюсь, осушив поданный стакан. — Я не вовремя?
Пришел без предупреждения, чтобы застать врасплох и попытаться подловить на мелких деталях, раз уж на крупных прогорел. Пока плохо получается. Цвет волос — родной черный, вид — привычно стрёмный.
Чувствовала, может, что приду? И подготовилась, зараза?
— Никуда, — присаживается на краешек кресла и утыкается взглядом в колени. — Я всегда так хожу.
Смотрю на неё в упор в безмолвном неверии.
Типа… на сватовство она временно убила в себе Миньона и явилась без боевого раскраса в честь праздника?
Моя ты хорошая, пи… врёшь как дышишь.
— Ой, Барсег, здравствуй, — нарушает молчание вошедшая бабушка и как-то странно хмурится при виде внучки.
Встаю, выражая уважение, и подхожу, позволяя поцеловать себя в щеку, для чего приходится нехило так нагибаться со своим ростом. Дальше меня традиционно уговаривают поесть, отнекиваюсь, досадуя, что нам с Люси помешали. Так хорошо сидели, прямо душа ликовала.
На чай соглашаюсь, чтобы от меня уже отстали. Мы плавно перекочевываем в кухню, где Лусинэ накрывает на стол, а бабушка — тоже Лусинэ, в честь которой и назвали — возится с чаем. Женщина добродушная и милая, задает вопросы об учебе и Москве, слушает с живым интересом.
В какой-то момент я подлавливаю себя на том, что мне слишком приятен этот её интерес. И переключаюсь на звезду тусовки:
— А ты всегда хотела продолжать дело деда?
— Нет. Просто больше некому, вот и приходится.
Ах да, она же у нас невеста с приданным, единственная наследница. Я припоминаю, что моя бабушка что-то говорила о давней трагедии, родной дядя Лусинэ рано скончался при несчастном случае. Из детей у Шахназарянов осталась мать девушки, а у той — только Лус.
Беда в семье у нас с ними схожая. Мои бабушка с дедушкой тоже рано потеряли сына, так я и остался сиротой в восемь лет.
Видимо, реплика Миньона подкосила бабулю, которая тут же приложила салфетку к уголкам глаз. Затем женщина без лишних слов удалилась, чтобы не выплескивать эмоции в нашем присутствии.
Мы с Лусинэ немного помолчали.
И я вновь пустился в атаку:
— А чем хотела заниматься, если уж не бухгалтерией деда?
Девушка мнётся и нехотя протягивает:
— Посвятить жизнь Богу. Уйти в монастырь.
Я бы охуел, если бы не был уверен, что она блефует. И поддержал бы эту идею спрятать её в какой-нибудь монастырь в Сибири. Подальше от себя.
— И в какой же?
— Свято-георгиевский. Женский.
Какое своевременное уточнение.
Что не в мужской.
— Так он же православный, — стебусь, сдерживая улыбку. — Разве тебе можно? С нашим Армянским Апостольским ответвлением?
В Армении до начала этого века действовал запрет на женское монашество, что имеет исторические корни. Я точно помню, потому что меня немало удивил когда-то этот факт.
— Я не углублялась… — ты не неё посмотри, призвание — служить Боженьке, а углубиться в то, что её могли не пустить на «чужую» территорию, не сообразила.
Миньон старательно хмурит брови, задумываясь, и я в ужасе зависаю на том, как над одной из бровей в комок собирается щедро нанесенная шпаклевка. Это зрелище заставляет меня коротко содрогнуться в омерзении.
Отпиваю глоток остывшего чая. Снова повышается кислотность желудка.
— А что теперь, — прокашливаюсь. — Раз мечта накрылась?
Лусинэ впервые за все наши встречи в обыденной жизни, где она играет якобы саму себя, поднимает глаза на меня, одаривая прямым взглядом.
— Хочу большую семью, — мечтательно и тихо. — Пять-шесть детей.
Вот это она круто перестроилась: от невинной девы в монастыре до многодетной матери в миру.
Я скептически оглядываю её с головы до ног.
Продолжаем прикидываться серьезными.
— Посмотрим, как получится с таким запросом, — протягиваю ровно.
И вновь мы замолкаем.
Нам попросту не о чем говорить. Два незнакомца, которых почти месяц назад связали якобы общим будущим. И которые ведут двойную игру. У каждого свои причины притворяться.
И мне жуть как хочется вытряхнуть из Лусинэ её мотивы. Пойти напролом. Как вчера. Но раз уж напролом не прокатывает, действовать приходится осторожнее.
Миньон после длительного молчания начинает убирать со стола. Я иду следом за ней к раковине, неся в руках недопитую чашку чая. И случайно обливаю её левую руку.
Очень случайно. Именно ту руку с татуировкой.
Спохватываясь, извиняюсь и начинаю отряхивать рукав недоплатья, ненавязчиво оттягивая его наверх. Мысленно ухмыляюсь, представляя реакцию невестушки на то, что сейчас в другой обстановке увижу тату. И предвкушаю очередную ложь, которой станет оправдываться. Метаморфозы с волосами ещё как-то могу объяснить, но перманентный рисунок за ночь не сведешь…
— Всё нормально, — останавливает меня Миньон, уже изрядно смущенная оттого, что я оголил ей руку по самый локоть.
Оголил и не нашел тату.
Чистая кожа.
Бля-я-я… Я свихнусь с этой девчонкой.
Тру ребро предплечья, будто заботливо
