Далекое море - Джиен Кон
Шестнадцать, тогда ей было ровно столько, сколько и Джени. И она совершенно не знала, что собой представляет. Заплетая длинные волосы в косы, облачалась в мешковатую школьную форму или же в свободную футболку с джинсами. Хотя несколько ее фотографий в платье и со шляпкой все же имелись. Но вот о теле воспоминания отсутствовали напрочь. В те времена в Корее девочкам-подросткам не полагалось любоваться женским телом. Кто знает, возможно, это табу для нее самой актуально и поныне.
– Тетя, а бабушка балетом занимается! – сообщила Джени, потягивая молоко с порошком женьшеня, только что приготовленное для нее сестрой. – Говорит, с возрастом тело обвисает, а балет все подтягивает – на старости лет самое то. Бабуля у нас ого-го какая подкованная. Только вот беда: она не только повторяет за мной балетные па, но еще и на питание мое посягает.
Джени залилась смехом, наблюдая, как «пожилая балерина» продефилировала на кухню и принялась готовить себе такую же смесь из молока и женьшеня в придачу с медом.
– А ты хотела одна стройнеть да хорошеть? Ах ты, негодная девчонка! Да у меня, между прочим, в твоем возрасте ножки были потоньше, чем у некоторых.
В ответ на этот выпад Джени снова заливисто хохотнула.
– Бабуля! Если хочешь избавиться от лишних килограммов, рамёном не стоит увлекаться!
– Вот не скажи! В молодости, сколько бы я ни ела, талия была осиная…
Она вдруг поняла, почему все эти пять лет ее не тянуло в Америку. А вдруг и в этот раз не пройдет и пары дней, как после очередной перепалки из-за какой-нибудь ерунды она в сердцах бросит: «Ну все, хватит! Остановлюсь в отеле неподалеку, а оттуда – в Сеул. В аэропорт не приезжайте! Доберусь на такси…» – и, упаковав чемодан, перекочует в обшарпанный отель, как это случилось в прошлый приезд. Сестра, которую это нескончаемое противостояние между матерью и старшей дочерью всегда утомляло и заставляло понервничать, вклинилась в разговор:
– Где вы договорились встретиться? Сегодня пятница, надо поторопиться. Повезу на урок Джени и тебя подброшу. С дороги, поди, устала… иди сполоснись, да поедем.
Она поднялась из-за стола вслед за Джени и сестрой.
В ванной пришлось лицезреть обнаженную себя в огромном зеркале. Когда-то четко очерченные ключицы слились с линией округлившихся плеч, на фоне худощавого бледного тела лишь грудь оставалась по-девичьи розовой и упругой.
«У вас, Ли Михо, удивительно красивый бюст! Слышали, может? Говорят, женщины, у которых соски остаются розовыми даже после родов, считаются весьма привлекательными в сексуальном плане…» – припомнились ей слова преподавательницы Пак с кафедры английской литературы, когда они были на горячих источниках. Тогда от этого замечания она засмущалась и торопливо прикрылась полотенцем. С тех пор каждый раз, оказываясь на источниках или в общественной бане, она украдкой бросала взгляд на свое отражение в зеркале и краем глаза поглядывала на груди других представительниц прекрасного пола. И, лишь минуя пятидесятилетний рубеж, она с изумлением обнаружила, что и правда цвет сосков у всех разный, как и цвет лиц. Но на этом точка: больше никогда она не рассматривала ни свое, ни чужое женское тело с пристальным вниманием. Для нее нагота являлась чем-то постыдным, что непременно нужно прятать под одеждой. В первые дни после свадьбы муж взирал на свежеиспеченную жену с недоумением, когда к брачному ложу она выходила из ванной в полном облачении, вплоть до бюстгальтера. Обнаженное тело рождало в ней тревогу. Раньше она списывала этот свой пунктик на издержки старого воспитания: девушкам ее поколения усиленно прививали принципы целомудрия, но однажды, затронув эту тему на встрече с подругами, она поняла, что проблема не только в воспитании – характер тоже никто не отменял. Далеко ходить не надо: ее восьмидесятилетняя мать вовсю нахваливала им свои стройные ножки и талию.
Стоя под душем, она дольше обычного задержала взгляд на своем отражении. Трудно сказать, насколько картина стала печальней по сравнению с той, что была в молодости, ведь в прошлом у нее не было возможности как следует себя рассмотреть. И сейчас, когда она пригляделась повнимательней, ее приятно удивил собственный нагой силуэт: он показался ей красивым. Эта мысль о самой себе посетила ее впервые.
В гостиной, куда она спустилась после душа, сидели мать и Джени. Взгляд племянницы ее насторожил: в нем читалась странная растерянность… потом мать повернула к ней голову, и выражение ее лица не предвещало ничего хорошего. На столике перед ними лежала детская одежда размером с ладошку. Крохотная пелеринка из розовой шерсти. В нее можно было заворачиваться, как в манто, затягивая веревочки с такими же нежно-розовыми балаболками. Племянница виновато опустила глаза. Видимо, узнав о приезде тети, она купила на отложенные карманные деньги эту милую вещицу. С двоюродной сестрой они встречались редко, однако новость о том, что та ожидает малыша, скорее всего, взволновала и обрадовала Джени.
– Я только что узнала от Джени… Арым ждет ребенка? А свадьба?
Посыпались вопросы матери.
Повинуясь бессознательному порыву, словно во сне, она взяла в руки и прижала к груди это пушистое облачко из розовой шерсти, послав племяннице благодарную улыбку.
– Какая прелесть, Джени!
Она не стала говорить, что Арым носит под сердцем мальчика. В любом случае эта чудесная нежно-розовая накидка подойдет и маленькому крепышу. На лице у Джени смешалась вся гамма чувств, глазами она как будто говорила: «Прости, тетя, я не нарочно, и спасибо…» – а потом племянница в смятении вышла из гостиной.
– Арым ведь не замужем? – продолжился допрос.
– Да, не хочет, – коротко отозвалась она.
У матери вырвался вздох, в котором слились отчаянье, презрение и гнев. Плотнее закутываясь в атласный халат, больше напоминающий платье, туго завязанный темно-фиолетовым пояском, она продолжила изливать свое негодование. Мама смотрела на нее так же в тот день, когда, приехав в Корею на каникулы из Германии, она объявила ей о своем намерении выйти замуж за отца Арым.
– Что еще за новости? Что за гром среди ясного неба? Как ты себе представляешь это в Корее, там ведь тебе не Америка?
– В последнее время такое нередко случается и в Корее, а не только в США и Германии.
– Только вспомни, сколько шуму поднялось среди отцовской родни из-за твоего развода… В голове не укладывается – мать-одиночка… это в Корее-то… Ну есть же места, где монахини улаживают подобные вещи? Я что-то про них слышала… Там вроде помогают с усыновлением в семьи добропорядочных прихожан.
– Мама! – воскликнула она.
– Почему обязательно мать должна воспитывать ребенка? Младенца можно передать в нормальную верующую семью…
– Этот ребенок – дитя Арым и наша кровинушка. Бедствовать мы не бедствуем и физически здоровы, так зачем отдавать ребенка в чужие руки?
– И что, ты собираешься просто наблюдать со стороны, как она станет матерью-одиночкой?
– Мама, Дева Мария тоже была не замужем.
Конечно, ее немного пугало, что придется вступить в перепалку с матерью на повышенных тонах почти сразу же по приезде, но все же она решилась воззвать к ее вере. И мать буквально потеряла дар речи. Кусая губы, она хотела что-то возразить, но следующий аргумент лишил ее этой возможности.
– Иосиф был хорошим человеком, к тому же Бог показал ему сон, и потому он не оставил Марию, а от отца нашего ребенка ничего подобного ждать не приходится, поэтому Арым приняла самостоятельное решение рожать.
– При чем здесь Святая Дева Мария?! Окстись!.. Тебе следовало ее отговорить! – возмущенно запротестовала мать, чуть ли не срываясь на крик, но бойкости в голосе заметно поубавилось.
– Мама, Арым тридцать четыре. Ты в ее возрасте уже была матерью троих детей, – сдержанно возразила она и глубоко выдохнула, пытаясь справиться с подступившими эмоциями, чтобы ненароком не наговорить лишнего. Но не удержалась: – Кстати, о муже… Мама, ты сама-то была счастлива? Как ты повела себя с отцом, который после получения докторской степени не остался в Германии, а вернулся в Корею; с отцом, которого забрали лишь за то, что он не стал закрывать глаза на диктаторский режим и, протестуя, подписал петицию с требованием отмены казни Ким Джэгю, застрелившего диктатора Пак Чонхи; с отцом, который вернулся из застенков истекающий кровью и вконец искалеченный, был уволен из университета и из-за последствий пыток разболелся и слег?! Когда отца увели, ты ни разу за все то холодное лето нас нормально не покормила. А по возвращении, когда его подкосила неизлечимая хворь, разве не ты каждый божий день уходила из дому? Наняла за гроши какую-то приходящую бабульку, которая по утрам готовила для нас несъедобное варево… и мы вынуждены были перебиваться им целый день вместе с отцом, лежавшим в дальнем закутке квартиры. Ты постоянно возмущалась, мол, как все это ужасно, как невыносимо. Дескать, разве не самой популярной студенткой там, в Германии, ты была, тебя чаще других звали на вечеринки профессоров!!! Пока отец мучился от невыносимых непрекращающихся болей, ты без конца несла эту чушь, закидываясь снотворным и спя сутками напролет. И в итоге однажды ночью он умер в полнейшем одиночестве прямо подле тебя, беспробудно спавшей после очередной дозы снотворного. Когда я прибежала из соседней комнаты, отец уже отошел в мир иной. А ты в очередной раз запросто легла и заснула глубоким сном, наплевав с высокой колокольни на страдания отца. И его последний крик ты, мама, не услышала. Я такого брака для себя не желала. А теперь подобную жизнь ты навязываешь мне и даже моей дочери?!
