Дышать счастьем - Рокси Нокс
— Алена, пойми, я не могу спать, когда ты ворочаешься и поскуливаешь всю ночь. Мне нужно на работу, — спокойно объясняет Саша.
— Ну и катись на свою чертову работу! А я здесь останусь подыхать в одиночестве, — снова завожусь. Ощущаю смертельную усталость от недосыпа, но и спать не могу, нервная система дает сбой.
— Пожалуйста, прими лекарства, которые тебе прописал врач.
— От них мне не станет легче. Меня мутит, понимаешь? Все время мутит от себя, от тебя, от этих дорогущих лекарств! Мне уже ничего не поможет, слышишь?!
— Не говори так, — гримаса боли искажает Сашкино хмурое лицо.
Не произнеся больше ни слова, прячусь под одеялом и не высовываюсь до тех пор, пока не хлопает дверь. Пусть уходит, не могу видеть этот жалостливый взгляд, обращенный на меня.
Пока я еще могла вставать и немного ходить, но все реже делала это — не было желания. После утреннего разговора с Сашей и ночного бдения ловлю себя на мысли, что хочу проглотить разом все свои дорогостоящие пилюли — прямо горстью. Кое-как встала и выбросила их в окно от греха подальше. Так-то лучше.
Истерики прекратились, и на смену им пришла апатия. Из нашей семьи пропали завтраки, обеды и ужины. Лежала весь день в постели, изводила себя депрессивными мыслями, изучала свой диагноз и понимала, что никаких шансов на спасение нет. Пыталась встать и пойти, но, не пройдя и двух шагов, падала на пол и ревела навзрыд. Болезнь прогрессировала и доводила меня до сумасшествия.
Саша приходил с работы, грустно вздыхал при виде меня, беспомощно лежащей в постели, с грязными колтунами на голове, и шел самостоятельно готовить ужин. Иногда находил меня лежащей на полу. После очередной попытки ходить, уже не было сил подняться и лечь обратно в постель. Поднимал меня на руки и нёс в ванную, а я испытывала отвращение к себе из-за беспомощности. А еще злость на Сашу за то, что ему приходится со мной нянчиться, вместо того, чтобы заниматься любовью.
— Больше не хочешь меня, да? — спрашиваю и смотрю в угол стены отрешенным взглядом.
Замечаю, что плитка в ванной посыпалась и осознаю, что всё рушится вокруг, но в первую очередь — моя жизнь. Саша заботливо протирает мое тело вспененной губкой и вздыхает.
— Алена, ты убиваешь себя, как ты этого не понимаешь?! Почему ты выбросила лекарства? Без них твоя болезнь будет прогрессировать!
— Мне на это наплевать.
— А мне нет! Ты эгоистка. Да, да, думаешь только о себе. Ты считаешь, что тебе одной плохо. А каково мне? Каково мне видеть, в кого ты превращаешься своими же стараниями день ото дня? Твоя болезнь — не приговор, как ты вбила себе в голову.
— Ничего ты не знаешь, Саша.
Нет сил с ним спорить, весь день опять ничего не ела. После купания мой любимый мужчина кормит меня супом с ложечки, как маленькую. Безразлично открываю рот и глотаю, не утруждая себя жеванием.
Сегодня днем приходила сиделка, но я ее прогнала, о чем здорово пожалела, когда захотела в туалет. Пришлось самой тянуться за судном, которое стояло под кроватью. Разве ж это жизнь?!
Не хочу, чтобы Саша видел меня такой. Всякий раз, когда он возвращается с работы, устраиваю ему очередной скандал, швыряю на пол книгу, которую он купил для того, чтобы мне не было скучно лежать в постели и кричу незнакомым голосом:
— Печатные книги уже прошлый век! Что ты мне притащил?! Сейчас все читают электронные — на телефонах, планшетах, читалках! Ты навечно застрял в своих 90-х. Оглянись вокруг, на дворе 2017 год! — намерено кусаю его за живое.
Затем заявляю, что его суп несъедобный и требую заварные пирожные. Наверное, мое безумство достигло своего апогея. Шестеренки болезни завертелись со страшной скоростью, и скоро я познаю все прелести своего страшного диагноза.
— Алена, все будет хорошо, — в очередной раз пытается успокоить меня, но достучаться до меня невозможно.
— Не будет, Саша! Уже не будет. Уходи. Найди себе здоровую женщину и живи нормальной жизнью, а меня оставь в покое.
— Не говори так… Я люблю тебя, мы справимся. Придумаем что-нибудь…
В его словах нет уверенности. Я это чувствую — меня не провести — и слезы градом текут по моим щекам. Не будет нашего дома, не будет общей собаки, не будет Италии! Впереди только беспросветная серость болезни…
Он абсолютно не верит, что стану прежней: красивой, счастливой, задорно смеющейся, любительницей прогулок под дождем без зонтика и нарезающей круги вдоль озера в шесть утра.
— Уходи. Не хочу, чтобы ты запомнил меня такой: слабой, бледной, с грязными волосами и судном с мочой под кроватью! Уходи! Уходи же!
«Если ты уйдешь, я умру. А если умру — так будет лучше. Это спасение от всех мучений».
— Никуда я не пойду, — возмущается он, — останусь с тобой. Как же я брошу тебя в таком состоянии? Не навязывай мне своих решений, ладно? Я принес тебе лекарства. Пожалуйста, прими их.
— Не хочу, чтобы ты всю жизнь был моей сиделкой! Прошу тебя, уйди. Так будет лучше для тебя.
— Почему ты все решаешь за меня? А? Для тебя самой, Алена, как будет лучше?
— Это уже не имеет никакого значения. Все равно я не жилец, — безразлично отвечаю и устало прикрываю веки.
И все последующие дни того нелегкого месяца отталкиваю его, отдаляю от себя все дальше и дальше, извожу капризами и скандалами, если есть на это силы. Чаще не разговариваю с ним вообще, спрятавшись в кокон спасительного одеяла.
И вот он сдался — однажды не пришел домой. Только стал звонить, затем все реже и реже, пока звонки не прекратились совсем. Я ни разу не взяла трубку и не ответила на сообщения, которые он строчил на своем устаревшем телефоне.
Я скрывала свою болезнь от мамы — не хотела ее расстраивать. Если узнает, то у нее поднимется
