Боль, с которой я живу - Елена Алексеевна Шолохова
Антон прибрал бумаги и отошёл поговорить по телефону.
— Наташ, серьёзно ты как? — тормошила я её.
— Хорошо, — повторила она с улыбкой. — Легко так во всём теле. И приятно.
Точно — с чая это. Меня вон тоже этим чаем придавило, ну хоть не так, как неё. Распластаться мне не хочется, но голова определённо стала туманной. А сам Антон с виду в порядке, хотя тоже пил. Даже нет, сейчас он как раз и выглядел нормальным, без этой своей утомительной суетливости, словно чай и правда его притормозил. Наверное, действительно нас так разморило с непривычки.
— Пора ехать, — вернулся он.
— Но как? Наташка ещё вон… не пришла в себя.
— По дороге придёт, — уверенно заявил он. — Натали, вы готовы?
— Готова, Женечка, — разулыбалась она.
— Антон, давайте ей вызовем скорую? Не нравится мне это.
Он посмотрел на меня озадаченно, потом перевел взгляд на Наташку, которая, к слову, сумела подняться. Он подошёл к ней вплотную, заглянул в глаза.
— Вы как, Натали? Если вам плохо, мы оставим вам здесь, Регина вызовет врача. Давайте, прилягте. Регина! Мы едем, присмотри за девушкой, вызови ей скорую.
— Нет, — капризно протянула Наташка. — Я хочу с вами!
— Наташ, ну ты правда не очень выглядишь, — пробормотала я, хотя у самой плыло перед глазами. — Останься, дождись врача.
— Нет! Не надо мне никакого врача! Нормально всё со мной. Я поеду с вами.
И бросив на меня неожиданно злой взгляд, повторила:
— Я поеду с вами.
Антон хмыкнул, но тут же добавил:
— Да не волнуйся ты так. Ничего страшного. Скоро её отпустит.
Однако в машине нас обеих ещё больше развезло. Я даже не могла смотреть в окно, от мельтешения становилось совсем плохо. Ноги и руки не слушались, язык стал как деревянный. Я пыталась сказать Антону, чтобы вёз нас в больницу, что нам плохо, но с губ срывалось только невнятное мычание.
Сознание как будто отключалось, словно я то проваливалась в бездонную чёрную яму, то вдруг всплывала на поверхность. Поэтому всё дальнейшее я помню лишь урывками.
Я силилась сконцентрироваться, понять, что происходит, придумать какой-нибудь выход, потому что инстинктивно чувствовала — что-то здесь не так. Но голову, ставшую вдруг как чугунный колокол, заполнял лишь вакуум. Ни единой здравой мысли. А тревога была, она словно прорывалась сквозь густой туман и колола, царапала, скребла, не давая окончательно потерять связь с действительностью.
5
Сейчас-то я понимаю, что всё было не так с самого начала! Но откуда было знать это нам, двум восемнадцатилетним дурам, выросшим в городке, где все друг друга знают и где никогда ничего не случается?
Ехали мы долго, по ощущения — целую вечность. Местность я не узнавала, но в таком состоянии я бы и родной Зареченск не признала. Остановились перед чьим-то коттеджем. Помню, лязг железных ворот, двор, мощёный плиткой, красные кирпичные стены. К машине сразу подошёл мужчина, помог мне выйти. Я почему-то не хотела идти в этот дом, хотя мужчина был вежлив и приветлив. Наверное, это называется дурное предчувствие. Жаль, что оно молчало раньше.
Я отмахивалась руками от него, упиралась, он уговаривал, почти ласково. Кажется, до сих пор помню его баритон: «Пойдем, крошка. Кое-кто тебя уже заждался».
Я хотела развернуться, оттолкнуть его, послать к чертям, но самое большее могла лишь мычать и стоять на месте и то нетвердо, качаясь, как рябина под всеми ветрами. Его терпение лопнуло, и он просто подхватил меня на руки и заволок в дом. Наташку тоже внёс на руках Антон, но та и не сопротивлялась.
Что было дальше — я бы хотела забыть, как самый жуткий кошмар. Но такие моменты ничем из памяти не вытравить. Уверена, даже в глубокой старости, если доживу, буду вспоминать и содрогаться.
В доме оказались ещё люди. Сколько — сказать не берусь. Перед глазами плыло и рябило. Но, может, четверо или пятеро, не знаю. Все мужчины.
Меня усадили на диван. Точнее, просто толкнули. Один, с гладкой как яйцо и блестящей лысиной, велел:
— Раздевайся. Что сидишь?
От ужаса я безмолвно, как рыба, открывала рот.
Лысый поморщился и бросил кому-то:
— Займись ею.
Тот, кто меня сюда приволок, тут же протянул руки и начал сдергивать одежду. Нагло, бесстыже, насильно. Это было настолько жутко, что я задыхалась от страха и стыда. Я ведь ещё не перед одним мужчиной никогда не раздевалась.
Я хотела кричать, умолять, угрожать, но проклятый язык разбух и еле ворочался. И вместо крика, вместо слов у меня выходило всё то же невнятное, еле слышное мычание.
— Что-то они какие-то совсем обдолбанные, — сбоку подошёл ещё один. Лица его я не разглядела, заметив боковым зрением только ярко-оранжевую футболку. — Вторая вообще в отключке.
— Да это Антоша их чем-то накачал, он же у нас любитель.
— Угу, Антоша этот… А снимать-то их как? И время уже поджимает. Помочь?
— Да не, я тут сам.
Это точно, он со мной и один без труда справлялся. Потому что все мои отчаянные попытки отпихнуть его мерзкие руки и вырваться на деле выглядели как вялые, беспомощные взмахи.
Он стянул с меня футболку и джинсы, снял даже бюстгальтер и трусики. И оставил голую. Я сидела на диване с ногами, пряча лицо в колени и уливаясь слезами, и даже сил подняться в себе не находила.
— Чего сейчас-то ревешь? — спросил урод, который меня раздевал. — Странный вы народ, девки. Сначала сами идут, потом ревут. Вон, подружке всё нравится.
Я приподняла голову и увидела Наташку. На соседнем диване. Она страстно целовалась с Антоном.
Это было настолько не в её духе, что на какой-то миг я даже забыла о себе и перестала плакать.
