40° по Валентину (СИ) - Багрянцева Влада

— Мам, — произнес Валик, прикладывая ко лбу прохладный стакан, и она, взяв с него слово, что больше пить он не будет, по крайней мере не так, чтоб его приводили домой и без предупреждения, отстала.

Пора было забирать сестру, и Валик вызвался сам — нужно было проветриться. Переодевшись, он вышел из дома, отваживаясь по пути достать телефон.

Проигнорировав пропущенные от старосты, он сразу открыл чат в вотсапе и ощутил каждым волоском — не только на голове — как седеет. Группа обсуждала неизвестного маньяка, который прошлым вечером тряс своими причиндалами в сквере у шестого корпуса. Правда, шедшая мимо Олька так и не разглядела, кто это был, но поняла одно — мужик был в женском пальто.

«А чего он к пацанам полез, а не к бабам? Голубой, что ли?» — спрашивали в чате, и коллективный вердикт был таков: в универе завелся гей-эксгибиционист.

«Почему сразу в универе? Может, залетный?» — напечатал Валик замерзающими пальцами, и девчонки подхватили, предположив, что это даже и не студент, а препод. И если случай повторится — точно маньяк.

Валик выдохнул — след запутывался, и это радовало.

Антон, с которым Валик встретился на следующий день в перерыве между парами, выглядел как живая реклама «рэдбула», который окрыляет. Во время разговора Валик узнал причину окрыления — Антону дала Маша.

— Так у тебя же девушка была вроде, — сказал Валик, поудобнее перехватывая рюкзак.

— Какая? — задумался Антон. — Мы с Раей не встречались.

— Я про ту, белобрысую.

— Которую еще все звали Катя с ебанцой? Так она с ебанцой! Не моя тема. Пошли пожрем, пока в столовке еще сосиски в тесте есть.

При упоминании сосисок в тесте Валик поморщился, и Антон истолковал это по-своему:

— Да не парься ты, Вэл, никто тебя не узнал! Темно уже было, и пальто Машкино, и половина лица в шарфе. Не очкуй, Макар и его пацаны тебя точно не запомнили, только если у тебя на животе нет пятна в форме Австралии. Или еще каких-то запоминающихся примет, типа раскрашенного под леопарда лобка.

— А тебя такое заводит? — хмыкнул Валик, расслабляясь.

— Не, в сафари я точно не рвусь, меня и Машкины родные просторы устраивают.

До столовки дошли быстро и на лайте, Антон трещал о Машкином идеальном пупке — он был фетишист, — пригретые солнцем синички трещали о том, как хорошо живется, когда в жопу не дует декабрьским ебучим ветром, проходящие мимо девчонки трещали о предстоящем новогоднем карнавале, где физрук опять наденет костюм медведя и уснет в подсобке, а Валик понемногу убеждал себя, что его в самом деле никто не узнал и не запомнил. Тем более если б Макар его узнал, то Валя бы уже вчера прикладывал лед к разбитому носу. Хотя — ну вот с чего бы он узнал? Они никогда особо не пересекались, так, издалека компания этой татуированной причины мокрых снов всех первокурсниц подъебывала «менделеевцев», но ближе чем на метр никто не подходил.

В столовой Валик, заняв очередь, заметил эту компанию за привычным местом у окна, только вот самой причины мокрых снов не наблюдалось. Видимо, смотрел он слишком пристально, потому что один из четких пацанов это заметил и сощурился на него явно недоброжелательно. Валик, отвернувшись слишком поспешно, столкнулся со стоящим сзади, и отчетливое «блядь» и пепельную макушку узнал с замиранием сердца. Макушка гуляла в районе его пупка, а ее обладатель явно пытался что-то подобрать с пола. Прямо под ногами у Валика. Макар не поднимался подозрительно долго, но потом все же подцепил возле Валькиного кроссовка с желтыми шнурками упорхнувшую купюру и уставился на Валика как тогда, в сквере — с крайней степенью охуевания. Валик, разглядев его вблизи, подумал, что недаром за ним девки бегают. Анька вон, тоже с турфака, со второго курса, в прошлом году орала, что вены вскроет, потому что Макар ее за сиськи помацал и свалил к бывшей, а тот только плечами пожал, мол, что теперь, петтинг приравнивается к дефлорации?

Макар смотрел с таким странным выражением, что Валик успел струхнуть — похоже, узнал.

— Чё пыришь, очкастый? — произнес Макар, и Валик вздохнул облегченно.

Пробубнил в ответ что-то, что не разобрал бы и сам, и шагнул вперед, разворачиваясь спиной, однако взгляд стоящего сзади чувствовал затылком, а оттуда — мертвым хватом и леденящим холодком вниз по шейным позвонкам. А в районе желудка все сжалось от предчувствия, что как-то уж слишком легко он отделался.

Желтые шнурочки — кудесники науки

Очкастый ботан глянул на Макара из-за луп, как Папа Римский на порнуху с трансами, промямлив заклинание:

— Ангидрид твою перекись марганца! — И ватным тампоном проплыл мимо куда-то вглубь столовки.

Дебил какой-то. Ну, хотя бы не стремный дебил. На такого даже быковать как-то смысла нет, подобные фиалочки глаза делают как у тюленика и выть начинают примерно так же. А Макара учили, что братьев меньших обижать нехорошо, поэтому до зайчат в круглых очочках он особо не докапывался. Так, стебал иногда со скуки. Почему-то Макару подумалось, что вот отправить бы этого ботана к мамке в салон, она там наколдует ему солнечные блики-зайчики в волосах, подрихтует кончики, научит причесон с утра ставить, как надо, и все, можно продавать за границу в какой-нибудь «Вог». Еще бы переодеть его в нормальный шмот, особенно надо сменить эти странные вырвизглазные кеды с желтыми шнурками.

— Ебаный насос! — почти выкрикнул он прямо в лицо кассирше, и та запричитала в ответ на повышенно-возмущенном.

Макар удрученно вздохнул, натянул свою улыбку самца-искусителя и сердечно извинился, прикладывая руку к груди, мол, вспомнил, что забыл конспекты. Кассирша понимающе закивала и рассчитала его таким участливым тоном, что родная мать бы позавидовала.

Повертел головой в поисках очкастого, но того уже нигде не наблюдалось. Когда Макар вернулся к столику, Лёха, подняв на него глаза, хитро хмыкнул и выдал:

— Как называется секс с отцом своей жены?

Макар куснул краешек сосиски в тесте, пожевал, потом выдал раздраженное «блядь» и принялся запихивать в рот Лёхе оставшуюся часть, чтобы он тоже этот секс попробовал. Лёха отбивался, вереща, что после Макара он уже это есть не согласен. Как же Макара задолбали Лёхины шутки про члены, сосиски, сосну без шишки, а также подколки о том, что повстречалась ему не иначе как королевская особа и если он этого принца поцелует, то снимет с компа Лёхино проклятье. Принцесса, блядь. Точно, Золушок-петушок. По туфельке нашел…

Увидев, как Макар мрачно плюхнулся на свободное место рядом и не влепил ему ни одного леща, Лёха даже в лице поменялся:

— Ты чё так грузанулся-то, Мак? Опять пары проебать собрался?

— Да не.

Макар отпил чая темно-говняного цвета из тонкого пластикового стаканчика, шипя из-за кипятка, обжигающего пальцы, умял остатки булки и с набитым ртом хмуро пробубнил:

— Нашел его, по ходу.

— Кого?

— Извращенца-гея-эксгибициониста.

Тут даже Тихий снова заинтересовался. В конце прошлой недели только ленивый не обсусолил эту новость, которая, сделав почетный круг по всем факультетам, вернулась к ним с интересными подробностями: искать нужно было декана факультета физической культуры и спорта — двухметрового лысеющего дядьку с куцей бородкой — который похитил пальто уборщицы и приставал к школьникам в аллее возле универа. На лавку, где они тусили в тот день, теперь ежедневно кто-то приходил выслеживать декана, чтобы сфоткать его, по слухам, огромный елдак в поясе верности.

Смех смехом, но Макару было не до шуточек. Окажись это правда физкультурник, хрен бы он его прижал. Хотя тот кудесник с волшебной палочкой качком не был, но и совсем уж дрыщом тоже. Может, он легкоатлет какой? Бегун из него точно хороший — посверкал сначала хуем, а потом и пятками. А если еще и декан, то все, можно брать билет в один конец до Рейкьявика, чтобы там в одиночестве посыпать себе голову пеплом и следом отдаться жерлу вулкана с концами. Одним словом, полный Эйяфьядлайёкюдль.

— И кто это?