Павел Саксонов - Золотая Звезда
– Видишь?
– Да.
– Любой, кто разбирается в такого рода знаках, сразу поймет, что это – моя рука, моя подпись, мною заверенный документ или мною составленное сообщение.
– Сообщение! – в голосе Корикойлюр появилось торжество. – Это как наши кипу и кипукамайоки15!
– Ну… – Дон Пабло замялся. – Почти.
Какое-то время шли молча. Может быть, час, а может, и два: солнце сошло с зенита и стало потихоньку уходить за горы. Дон Пабло видел, что Корикойлюр хотела еще о чем-то спросить, но не решалась. Видел и сам не решался ее подбодрить. Наконец, Корикойлюр не выдержала:
– Ты ничего о себе не рассказывал. Ты был женат? Wañurqan warmiyki? Твоя жена… умерла?
Дон Пабло покраснел. Затем побледнел. И снова покраснел.
– Нет, – промямлил он, – я… не был женат.
– Почему?
– Ну… как тебе сказать…
– Почему? – Упрямо повторила вопрос Корикойлюр.
А что мог ответить дон Пабло? Рассказать Звёздочке о своей беспутной молодости? О том, что он – совсем не тот благородный рыцарь, за которого она, возможно, его принимала? Поведать истории, благодаря которым его имя сделалось чуть ли не синонимом черта?
– Почему?
– Я… не хотел.
– Почему?
Дон Пабло жалобно посмотрел на Корикойлюр, взглядом умоляя не расспрашивать. Корикойлюр прищурилась:
– Ты – смелый, сильный, красивый, а ночью я слышала, как ты… это были стихи, да?
– Ты слышала?
– Да. Ты – qilqaq? Сочинитель?
– Ну… когда-то я писал стихи. Но потом бросил.
– Почему?
– Это были плохие стихи.
– А мне понравилось. То, что ты нашептывал мне на ухо, звучало как музыка. Не так, как наша, но это было красиво. Почему ты говоришь, что писал плохие стихи?
– Потому что они и были плохими!
И снова Корикойлюр прищурилась:
– Mana allintachu layqa… Смелый, сильный… сочинитель… видишь свет звезд, нашептываешь, будто поешь, и говоришь, что писал плохие стихи. Не был женат. Уехал из своей страны в чужую. Портишь камни. Влюбляешь с первого взгляда. Ты – злой колдун? Ты писал злые стихи?
Во взгляде дона Пабло появился испуг. Догадка Корикойлюр, пусть и выраженная настолько причудливо, оказалась так близка к истине, что это было действительно страшно. И ее глаза, глаза Звёздочки… в них по-прежнему не плескались золотистые искорки, они по-прежнему отливали чернотой, а не карим. От испуга дон Пабло даже остановился и непроизвольно сильнее сжал в кулаке поводья. Ему почудилось, что лошадь и сидевшая на ней Корикойлюр вот-вот исчезнут из его мира или его собственный мир исчезнет из мира лошади и сидевшей на ней Корикойлюр. Наваждение и вызванный им ужас были настолько сильными, что на лбу дона Пабло выступил пот.
– Не уходи!
– Почему?
– Я тебя люблю!
Искорки вернулись в глаза Звёздочки, и сами глаза снова стали карими. И в этот же миг уходившее на запад солнце оказалось за ее спиной, и вся она погрузилась в его сияние, будто оделась в него. Дон Пабло выпустил из руки поводья, упал на колени и, взяв в ладони обутую в сандалию ступню Корикойлюр, прильнул к ней лицом – не целуя, просто прильнул. Потом отпустил, запрокинул голову и посмотрел на улыбавшуюся в солнечном свете женщину.
– Нет, – сказала она, – ты не злой колдун.
– Я был им.
– Может быть.
– Но больше никогда не буду!
– Не будешь.
Дон Пабло поднялся на ноги, взял повод, и лошадь опять пошла вперед.
8
Оба молчали почти до темноты. А когда пришло время становиться на очередную ночевку, старались не смотреть друг на друга, делая вид, что каждый занят своим. Дон Пабло возился с костром: обычно он разводил его умело и быстро, но теперь минуты летели за минутами, а толку было чуть. Корикойлюр разделывала на порции сушеное мясо: обычно у нее получалось ловко, но теперь – нет. Однако так не могло продолжаться вечно. Костер разгорелся. Мясо было поделено. Только ни дону Пабло, ни Корикойлюр было не до еды. Теперь они смотрели друг другу в глаза.
– Выходи за меня замуж, – робко произнес дон Пабло.
– Не могу, – так же робко ответила Корикойлюр.
– Ты совсем не любишь меня?
– Люблю.
– Тогда почему?
– Потому что и ты не можешь на мне жениться.
– Как это?
– Просто: твоя Церковь никогда не признает наш брак.
Словно собираясь возразить, дон Пабло открыл рот, но тут же снова закрыл его, сжал губы и нахмурился: Корикойлюр была права. Конечно же, Церковь никогда не признает законным брак между ним, христианином, и ею, язычницей! И хотя иногда церковные власти творили настоящие чудеса изворотливости, как, например, в деле женитьбы Сайри Тупака16 на родной сестре, но тогда речь шла о политической выгоде, а главное – главное! – Инка крестился под именем Диего, и его сестра, Куси Уаркай, тоже крестилась. Папа Римский Юлий III дал им личное соизволение. Но разве Папа даст соизволение на брак какого-то Пабло и какой-то Корикойлюр, пусть даже обряд между христианином и язычницей выглядит меньшим нарушением церковных норм, нежели женитьба брата на родной сестре?
Дон Пабло расстегнул ворот рубашки и дотронулся до висевшего на цепочке крестика:
– Нет?
Корикойлюр покачала головой:
– Нет.
– Но ведь твои собственные короли крестились! Даже тот, который прямо сейчас в Вилькабамбе! Там, куда мы направляемся!
– Если сын Солнца отказался от собственного отца, это его личное дело. Я – не дочь Солнца, но верю в него и отказываться от него ради снятого с креста покойника не собираюсь. Солнце я вижу каждый день: встающим по утрам – тогда же, когда встаю и я; идущим по небосводу – тогда же, когда и я куда-нибудь иду; уходящим на покой – тогда же, когда и я ложусь спать. А где и как увидеть твоего Христа? Деревянным на деревяшках? В любой из наших деревень резчики по дереву и не такое могут изобразить! Не только же посуду они умеют выделывать.
– Ты богохульствуешь, – сказал дон Пабло, но как-то неуверенно.
– Ты тоже, – улыбнулась Корикойлюр.
– Я?
– Конечно. Ты возводишь хулу на моих богов.
Дон Пабло не нашелся с ответом. Он склонил голову, продолжая держать в пальцах висевший на цепочке крестик, и мелко задрожал. А потом резко схватил Корикойлюр за плечи и почти закричал:
– Я не могу без тебя!
– Я тоже.
– Тебя отнимут, если мы не поженимся! Даже в этой чертовой Вилькабамбе! Ты понимаешь?
– Да.
– И всё равно – нет?
– Нет.
Дон Пабло отпустил Корикойлюр и отступил на шаг. Пристально посмотрел на Звёздочку и вдруг сорвал с шеи цепочку. Сжал ее и крестик в кулаке, помедлил, размахнулся и бросил их куда-то в темноту:
– Бог простит, Он знает человеческие сердца.
Корикойлюр приблизилась к нему и взяла его за руки:
– Если твой бог действительно отец всем людям, конечно простит.
Дон Пабло перевел взгляд на небо. Как и в первую ночь любви, небо осыпа́лось звездами.
9
Эта ночь тоже была ночью любви, но не такой, как две предыдущие. Дон Пабло не делал ничего: всё делала Корикойлюр, и что бы она ни делала, дон Пабло позволял ей всё. Она будто утверждала свою власть над ним, а он соглашался с нею и с тем, что ее власть над ним безгранична. Временами это было приятно, временами мучительно. Иногда наслаждение настолько граничило с пыткой, что непонятно было – от боли стонал дон Пабло или от удовольствия. Корикойлюр возбуждала его, брала, склонялась над ним, кусала его соски – не с нежностью, а сильно: так, что появлялись болезненные синяки, – давая отдых, переворачивала на живот и ласково водила пальцами вдоль позвоночника. И снова возбуждала, снова брала, снова то открывала перед ним великолепный мир невероятного наслаждения и счастья ощущать себя в любимой женщине и в ее руках, то вышвыривала из этого мира в мучительный мир непонимания: зачем любимый человек причиняет тебе боль?
Звездопад прекратился, Корикойлюр и не заметила его. Под утро, когда – еще совсем неуловимо – стало светать, она легла рядом с доном Пабло, обняла его, сама положила голову ему на грудь и крепко уснула. А дон Пабло не спал. Он смотрел на гаснувшие звезды и думал о том, что произошло. Собственная решимость отступиться от Бога пугала его. Теперь, глядя на светлевшее небо, он вовсе не был уверен в том, во что вчера готов был поверить. Простит ли Бог такую измену? Достаточно ли знания человеческих сердец для того, чтобы проявить отеческую снисходительность? Может ли плотская любовь служить оправданием отступничества? И даже если она, эта любовь, не только плотская, а такая, что хоть в огонь, хоть в воду? Прислушивался к дыханию Корикойлюр, прислушивался к биению собственного сердца и не находил утешительных ответов. Мир, еще вчера казавшийся сложившимся и ясным, раскололся. Да, никто не назвал бы его, дона Пабло, примерным христианином. Да, он, дон Пабло, был грешником, да таким, которого почти наверняка ожидала геенна огненная. Но всего-то несколько дней назад он был готов измениться. Всего несколько дней назад к нему вернулась муза – не в злом, а в добром обличии. Всего несколько дней назад он мог бы испросить прощения. А что теперь? У кого испрашивать прощение? У поднимавшегося над горной долиной солнца? У этой раскаленной глыбы, в которой – он, дон Пабло, знал это наверняка – не было ничего божественного, ничего одухотворенного? И где она – добрая муза? Куда пропала? Ушла в темноту вслед за выброшенным в темноту крестиком? Вчера Корикойлюр назвала его злым колдуном, и он согласился. Вчера Корикойлюр поверила в то, что никогда больше он злым колдуном не будет. А что получалось?
