Ирина Степановская - На скамейке возле Нотр-Дам
– За что?
– За нарушение общественного порядка. – Она возмущенно пожала плечами. – И ведь я не смогу ничего доказать.
Она бросила квитанцию, и листок плавно опустился на пол.
Маша взялась за ручку двери. Лулу, сообразив, что хозяйка уходит, кинулась к ней с отчаянным визгом.
– Господи, еще ведь собака не выгуляна!
– Подожди, а как же я?! – Я тоже сообразила, правда, уже после Лулу, что остаюсь одна в ее квартире.
– Таня, пожалуйста! Выручи меня! – Маша опять взглянула на часы. – Я опаздываю! Погуляй с Лулу! – она меня почти умоляла.
– Господи, ну конечно! Но как быть с ключом?
– Ключ не проблема. Оставишь на столе. Дверь захлопывается автоматически. – Она пошла к лифту. А я вдруг вспомнила, что ведь завтра мы с Ленкой должны улетать.
– Маша! – Я кинулась вслед. Я ненавидела расставания – ведь я привыкла к тому, что никогда не знала, увижу ли я снова ЕГО, моего друга, захочет ли ОН меня видеть. – Маша, постой!
Она повернулась ко мне и опять взглянула на часы.
Я стояла в проеме двери и смотрела на нее. Неужели мы больше не встретимся? Я зажмурилась, чтобы лучше запомнить ее – навсегда. И вдруг она вернулась и крепко меня обняла.
– Будь счастлива, Таня!
Она уехала, а я осталась в мирке ее квартиры, к которому уже начала привыкать. Я вышла на террасу – под четырьмя ажурными ногами башни уже снова собирались люди – они занимали очередь в кассу. По Сене шли баржы. На площади Трокадеро остановились первые туристические автобусы – их красные бока блестели, как игрушечные, а сиденья на открытых вторых этажах были уже все заняты. Включились фонтаны перед дворцом Шайо. И отовсюду доносился неясный шум – равномерный шум машин, катящихся по асфальту.
Я покормила Лулу, отыскала знаменитую сумку с пакетиком и совком… но, оглядев всю квартиру, оценив кавардак, царивший в ней, поняла, что не могу так уйти. Маша придет усталая…
Лулу сидела посреди комнаты, тревожно на меня глядя. По-моему, она уже привыкла к тому, что теперь у нее под ногами все время толкутся какие-то люди.
– Подожди, Лулу! Ты ведь еще не очень хочешь гулять! – сказала я ей. Она промолчала. Только наблюдала за мной сквозь свою косматую челку.
Я перемыла посуду, заправила постель, пылесосом почистила ковер на полу. Потом снова вышла на террасу, полила герань, ласково провела рукой по одинокому можжевельнику.
– Счастливо, ребята!
Мне не хотелось уезжать. Ей-богу, если бы Мари предложила мне остаться у нее в домработницах, я бы согласилась. Но делать было нечего, у каждой из нас была своя жизнь. Я выгуляла Лулу, втолкнула ее назад в квартиру, оставила ключ на видном месте и окончательно закрыла за собой дверь.
Все! Мое прощание с Мари было окончено, оставалось попрощаться с Парижем. Я снова вышла к башне и огляделась по сторонам. Возвращаться назад к Дому инвалидов мне не хотелось. На площади, ведущей вниз к башне от дворца Шайо, рядами шумели фонтаны. Я пошла мимо них, поднялась на Трокадеро, села в метро и поехала в отель.Вагон оказался старым – двери открывались за ручку. Меня, с детства привыкшую к автоматике, это немного пугало. Как открывать? Поезд остановился, я замешкалась. Какой-то парень, стоящий сбоку, увидев мою растерянность, сказал: «Пожалуйста, мадемуазель!» и, повернув ручку, открыл дверь. Я подумала, он тоже выходит, и собралась его пропустить, но он улыбнулся и повторил: «Пожалуйста, мадемуазель!» Я окончательно смутилась и вышла, пробормотав что-то невразумительное. Он вышел следом, обогнал меня, еще раз улыбнулся и даже махнул рукой, мол, «желаю удачи!». Я не могла припомнить, чтобы что-то похожее когда-либо случалось со мной в Москве. Все лица были для меня аморфной сероватой массой, и я была такой же частью массы для остальных. Мне стало весело – впереди был еще целый день, целая ночь, крыша над головой, немного денег, и в номере, возможно, ждала подруга. Разве это было не счастье?
Молодой человек – администратор, тот же самый, который дежурил в день нашего приезда, меня не узнал. Я показала ему свою карточку от номера, в его улыбке скользнуло смутное подозрение. Я взбежала по крутой узкой лестнице, наплевав на лифт. Лена еще спала! Что Мари, что Лена – этим утром мне предстояло будить их обеих. Но если у Маши было усталое и заплаканное лицо, то у Ленки вид был как у спящего ребенка – милое, раскрасневшееся лицо и волосы, чуть влажные ото сна. Она лежала, уютно укрытая одеялом чуть ли не до бровей. Я выглянула в окно и вспомнила, как сутки назад посылала проклятия в небеса.
Часы уже показывали половину десятого.
– Лена! Пора вставать, если не хочешь пропустить завтрак! – Я присела к ней на кровать и осторожным движением убрала с Ленкиного лба вспотевшую прядь волос.
Она, разбуженная моими словами, чего, собственно, я и добивалась, вылезла наполовину из-под одеяла, перевернулась на спину и вытянулась на постели, не открывая глаз, запрокинув руки за голову.«А если ее покрасить в блондинку и прибавить этак с десяток лет – они с Мари будут похожи», – вдруг заметила я.
– Я совсем не выспалась. И есть не хочу… – протянула, не открывая глаз, Лена.
– Я тоже не выспалась! – сказала ей я. – Но я есть хочу! Кроме того, у нас сегодня в Париже – последний день. Неужели ты мечтала провести его в гостинице?
Она раскрыла глаза.
– Знаешь, грешно говорить, но я бы уже с удовольствием оказалась сейчас дома! – такой подход был полной неожиданностью для меня.
– Почему?
Она поднялась на постели, оперлась спиной о подушку, а одеяло все-таки натянула, выпростав из-под него по-девичьи тонкие руки.
– Как ты не понимаешь? Столько всего было за эти дни – столько людей, столько событий! И вот – все окончено. Лишние хлопоты – аэропорт, перелет, суета с билетами… Все равно уже ничего не поправить, не вернуть, не изменить, – лицо ее приняло грустное выражение, чем еще более усилило сходство с Мари. – Бродить просто так по городу? Не хочется!
– Но почему? – Нет, я ее еще не понимала.
– Да потому, что город теперь уже наполнен лицами, воспоминаниями. Здесь осталась часть моей жизни. И мне больно ее потерять. Я не хочу ее терять.
Я усмехнулась.
– Знаешь, почему я поехала с тобой в Париж? Я тоже приехала сюда с единственной целью – бродить по городу, чтобы вызвать воспоминания.
– Я видела фотографии. Ты была здесь раньше.
– Была.
Ленка иронично сузила глаза:
– Ну, понятно, что не одна.
Раньше я ни за что бы не позволила ей так со мной разговаривать.
Теперь я ее понимала. Конечно, для больного человека имеет значение только его болезнь. Особенно для человека, больного любовью. А в ее-то годы чувства тетеньки (мои) или бабушки – сорокалетней Мари просто смешны. Только мне было непонятно, что же случилось там, во время ее поездки?
– Когда мы с тобой прилетели в Париж, меня просто тошнило от любви.
Она посмотрела на меня с иронией. Со вздохом натянула трусики, футболку и отправилась в ванную. На ходу равнодушно глянула на себя в зеркало. Так совсем недавно смотрела на себя я – смотрела, и не видела в зеркале никого.
– Лена, очнись! – сказала я ей, но тут же поняла бессмысленность этого призыва. Париж теперь был пуст для нее, как после бомбежки. Разграблен, потерян…
Она шлепала по полу босыми ногами, лифчик держала за один конец, а второй волочился за ней, как хвост.
Да, нерадостная она вернулась из своей поездки. Я не знала, чем ее утешить, о чем спросить, чтобы не обидеть.
– Лен, что-то случилось?
– Что случилось? – Она выглянула из ванной, прежде чем в ней закрыться. – Ничего не случилось. Один уже на дороге к Москве, другой – женат, любим, стеснен условностями. И вдобавок еще Мари. Я полагаю, Валерий в нее влюблен. А значит, для меня она тоже больше не существует.
– Вот Маша-то как раз ни в чем не виновата! – вырвалось у меня.
– А ты откуда знаешь? – Лена задержалась на пороге.
– Я ведь ночь провела у нее.
– Да-а-а? – Она не могла скрыть удивления. – А я-то думаю, куда это ты запропастилась? – Щелкнула задвижка. Изнутри раздался шум воды, Лена наполняла ванну. – Кстати, тебе была записка.
– А где она? – я забарабанила в дверь.
– Я не помню, куда я ее засунула. Но где-то здесь в номере. На тумбочке или на столе. – Дверь она так и не открыла. Вода прекратила шуметь, раздался плеск.
Я огляделась, пошарила взглядом по тумбочкам, по столу. Подняла одеяло с моей безупречно заправленной (хвала горничной!) кровати, перебрала вещи, даже заглянула вниз. Никакой записки нигде не было и следов. До окончания завтрака оставалось пятнадцать минут.
«А впрочем, что он такого мог мне написать, что имело бы для меня важность?» – подумала я и стала переодеваться. Потом снова стукнула Ленке в дверь:
– Если не хочешь опоздать, одевайся и спускайся вниз. Я займу тебе место! Кофе, сыр, круассаны с джемом и маслом… – М-м-м! От мысли о завтраке у меня потекли слюни, как у младенца.
В буфетной опять хлопотала полная пожилая негритянка. На ней был кружевной передник и кокетливая белая шапочка на кудрявых седых волосах. Несмотря на опоздание, она встретила меня улыбкой и тут же налила мне кофе. За столиками уже никого не было. Все было прибрано, чисто, свежие круассаны ждали меня на розовом блюде. Я заняла отличное место у самого окна. Какое наслаждение было есть, смотреть на улицу и чувствовать себя совершенно свободной!
