Елена Нестерина - Женщина-трансформер
Единственное, я так и не нашла ответа на вопрос, как себя вести, если мне хочется, чтобы собеседник во мне эту самую интересную женщину хотел видеть. Да, что вот тогда делать – сразу отсесть подальше, чтобы он ничего плохого во мне разглядеть не успел? Так и вести разговор издалека, на большой дистанции? Но ведь мужики любят подсаживаться поближе. Отскакивать, как умалишённая? Или постараться тут же убавить освещение, чтобы оно играло мне на руку, а не становилось предательским? Не знаю, может быть…
Интересно, сколько времени человек может быть недоволен своей внешностью? Я, например, сколько именно могу быть недовольна? Почему не могу принять себя такой, какая есть? Или, раз я себя, такая корявка, не устраиваю, почему посредством пластической хирургии не удосуживаюсь так качественно улучшиться, что проблемы недовольства собой перестанут быть актуальны? Тогда, конечно, возникнут другие дела: нужно будет постоянно изо всех сил поддерживать улучшенное тело и лицо в состоянии боевой красоты. Мои проблемы шире – ведь я недовольна ещё и собой внутренней. Мне постоянно стыдно за своё поведение. Я вечно понимаю – и расстраиваюсь, что делаю что-то не так. Переживаю, что выгляжу одновременно некрасивой, неуклюжей, глупой, слабой, а потому меня не уважают и с мнением моим не считаются. Так это всё и мотается у меня по кругу: я, осознав все сегодняшние ошибки, думаю, что завтра-то точно буду вести себя по-другому. Оденусь, естественно, иначе, не как толстая неуклюжая дура, а так, что никто моей пухлости и некачественности и не заметит. Ведь я не такая уж глобально неуклюжая и толстая, надо просто всё продумать, учесть, исправить. И вести себя буду умнее – вот этого не говорить, вот так не реагировать, вот эдак не смеяться. А в это самое завтра случается опять какая-нибудь ошибка, опять я собой недовольна. И только моя вера, какая-то бестолково-безграничная вера остаётся со мной – вера в то, что я всё-таки исправлюсь. Вера – и надежда на то, что я стану лучше, достойнее, недостатки мои исчезнут или превратятся в достоинства. Видимо, вера и надежда умирают в комплекте.
Так-так, это что ж такое? Поймав себя на этой мысли, я поняла: выходит, мне хочется, чтобы Глеб увидел во мне женщину и недостатков не заметил? Эта песня хороша, начинай сначала?..
Поэтому-то я и отсела от именинника. К бабкам. Где и колбасилась, где и напилась жизнерадостно.
И уже такая вот укомплектованная отправилась гулять с молодёжью. Оказывается, это у местных ребят такая традиция – продолжать праздники всеобщим шатанием по окрестностям.
Мои выпившие мозги были теперь на сто процентов уверены, что меня здесь принимают за ровесницу Глеба. Это точно. Ну, за девушку малость, конечно, постарше – но только самую малость. Потому что одна из тёток с уважением у меня спросила: «А ты в институте учишься или уже закончила?» Я на это честно ответила, что институт закончила (а что, разве это неправда – закончила, конечно! А уж когда это было – никому нет дела. Вот.).
Я, кстати, не на сцене и не на арене цирка, чтобы удивлять. И обычного уничижения не хотелось – вот какая я была тут удалая! Уничижения – это в смысле чтобы узнали, сколько мне лет, начали тут же причитать: ах, какая пожилая, а как молодо выглядишь! А мы бы тебе не тридцать четыре, а только тридцать один дали… Шучу. Речь шла бы о гораздо меньших суммах. Числах. Датах… А, не важно!..
Раньше мне подобное доставило бы мазохистское удовольствие: смотрите все! Да! Я вот такая! Я зачем-то кажусь моложе своих лет, я одинока, найдите мне, замечательной бедняжке, кого-нибудь! У – у-у… Правда, если быть уж честной, часто я сама же себя и разоблачала: боялась, что кто-нибудь вылезет и опровергнет моё утверждение: что ты про возраст врёшь, как конь ретивый? Посмотри на себя, какая ты молодая? И станет ещё стыднее… Вот я сама и выдавала тайну. И страдала после этого.
Всё.
Дудки.
Я поумнела, а потому правды вы не узнаете. Я же взялась создавать всякие новые реальности. И эта – очередная. Даже если кто-нибудь примется в сумке моей копаться – хрен-наны он там какой компромат найдёт. Паспорт лежит в кармане моих штанишек. Поэтому, господа хорошие, верьте паспортным данным, отражённым на моём лице. Они, кстати, липовые. Но вы их сами придумали. Что я молоденькая и Глебке почти ровесница.
А потому – ваши проблемы.
То ли самогонка у Глебовой бабки такая волшебная, то ли что-то перемкнуло в очередной раз в моих мозгах, но с деревенскими ребятами и девчонками мне было ХОРОШО! А ведь мы ничего особенного не делали. Мы просто таскались в темноте по каким-то буеракам, пили, горлопанили и ржали. Всё. А мне было легко, в настроении я находилась необыкновенно приподнятом. Что это – снова двойные стандарты? Или моё желание молодиться? Но ведь я не специально, так само получалось. С пролетариями, друзьями Стасика, мне было невыносимо тоскливо, а они, на минуточку, являлись практически моими ровесниками, столичными жителями, людьми более продвинутыми, чем это малолетнее сельпо. И вот поди ж ты! Напившиеся самогонки крестьянские дети меня, значит, устраивают. Но ПОЧЕМУ? Подходят по развитию? Да вряд ли. Без понтов – вряд ли. Или я деградирую? Стремительно. Что? Что?!
Может, я последний поэт деревни? У меня отец крестьянин, ну а я – крестьянский сын? Мой отец интеллигент, и его отец тоже, а вот дальше – крестьяне из затерянных на полях страны глухих деревень. Неужели это гены пробились сквозь, так сказать, толщу времён? Вот удивительно. Ладно, будем считать, что так. Но почему тогда таких мелких друзей я выбрала? Сидела бы с их мамашами-папашами. Ан нет – попёрлась с детишками по горам, по долам таскаться.
И таскалась. Общаясь. Ко всем присматривалась, прикидывая возраст каждого. Выходило, что кого-то я как будто родила сразу после школы, кого-то в последнем классе, а кого-то всё-таки в солидном возрасте – лет в девятнадцать. Как же здоровско мне было с этими дураками! Я была сама собой, правда! Не умничала, не выделывалась. Да и не хотелось ни выделываться, ни умничать.
В темноте мы подходили – это тоже было частью прогулочного ритуала, к нескольким родникам, расположенным в разных концах деревни. Хлебали, хватая горстями, воду из них, плескали себе в лицо. Ух и водичка – ледяней ледяного! Ключевая. Потому и деревня – Ключи. Ясно.
Пить огненную водичку мы продолжали на всём пути следования. У каждого фактически было с собой по бутылке. Кроме нас с Глебом. Глеб носил на плече сумку с едой. А я не знала, что надо тянуть со стола бутылку, засунула только рюмку в карман. Из неё – то и глушила самогон. Мне все наливали. Каждый раз из новой бутылки кто-нибудь.
Как к принцессе – они относились ко мне как к принцессе! Пусть это было просто деревенское гостеприимство – так хлебосольно и самогононаливно встречать вновь прибывших. Не важно – приятно очень.
