Уильям Локк - Сердце женщины
— Но ведь почта уходит завтра, — возразил он. — Я справлялся. Если не написать сейчас, мы потеряем целый месяц. Хотите, я напишу вместо вас, раз уж вы, бедненькая моя, так расклеились?
Она шепотом выразила согласие и вздохнула с облегчением и благодарностью. Джойс утешал ее, как мог, и неохотно ушел от нее. Возвратившись домой, он написал письмо, изложив в нем только факты и поставив внизу свою подпись и адрес. Запечатал, написал адрес своим характерным нервным почерком и тотчас же отправил. Для него это было выполнение весьма неприятного и тягостного долга, но впереди ждал более приятный — исправление корректуры в гранках его первого романа, присланной издателем.
Постепенно Ивонна оправилась и подбодрилась. Стали крепнуть мускулы левой руки, парализованной одновременно с левой стороной горла. И голос ее в разговоре стал нежней и мягче и более похож на прежний, хотя врачи стояли на своем, — что петь она уже не будет: голос пропал навсегда.
— Ну, скажите же, что они ошибаются! — умоляла Ивонна, жалобно глядя на Джойса.
— Может быть, и ошибаются. Будем надеяться.
— В таком случае, мне, может быть, и не понадобятся деньги Эверарда.
— Первые два года вам было бы трудно обойтись без них, — мягко возразил он. — Но впоследствии вы, пожалуй, и сможете вернуть их.
Это ее утешило, и она принялась строить воздушные замки. В другой раз она неожиданно спросила его:
— Вы думаете, мне следовало бы самой написать Эверарду?
Постепенно Джойс был возведен ею в сан наставника и духовника. В его натуре была женственная мягкость, постепенно, в общении с Ивонной, развившаяся в утонченную восприимчивость, и ей легко было говорить с ним по душе, почти так же, как с Джеральдиной. Но все же Стефан был мужчина, и его мужские суждения имели для нее больший вес и ценность.
— Это всецело зависит от вашего желания, — ответил он тоном оракула.
— Если б я сама знала, чего я хочу. Эверард как-то сказал мне, что гораздо труднее определить, в чем твой долг, чем сделать, когда знаешь что.
— Это не его собственная мысль: он заимствовал ее у Джорджа Эллиота. — Стефан усмехнулся: ему было приятно хоть издали кольнуть епископа. И поддразнил Ивонну: — притом же я уверен, что оба они выражали ее грамматически более правильно.
— Терпеть не могу грамматики! — воскликнула Ивонна. — И всегда ненавидела ее. Ужасно глупая штука. Ведь вы же поняли, что я хотела сказать.
— Отлично понял.
— Ну, так на что же вам грамматика? Однако вы меня сбили, и я забыла, что хотела сказать. А это было что-то очень умное. Ах, да. Поставьте вместо «долга» — «желание», и вы поймете мое затруднительное положение. А теперь скажите мне, что я должна делать?
— Прежде всего подождать ответа от Эверарда, а затем написать ему длинное, хорошее письмо.
— Мне именно этого и хотелось. Какой вы добрый!
Ивонна должна была выписаться из больницы в январе. Срок этот быстро приближался. Большую часть времени они проводили, строя планы на ближайшее будущее. Ивонна хотела продать свою мебель, которую Джойс разыскал и нашел в верных руках. Он воспротивился. Зачем продавать, когда мебель опять понадобится ей, как только ее положение улучшится. Через три месяца она будет капиталисткой. Эверард, наверное, даже раньше, чем через три месяца, отдаст каблограммой все нужные распоряжения. А до тех пор он может выдать ей авансом небольшую сумму из своих сбережений.
— А вы возьмите комнаты без мебели и сразу же поставьте в них свою. Это гораздо выгоднее.
— А если я не верну вам этих денег? — возражала Ивонна. — Как вы меня заставите вернуть их?
— Не могу выдумать иного способа, кроме закладной на мебель, — смеясь, ответил он.
— Это что же такое?
— А то, что вы подписываете бумагу, в которой обязуетесь уплатить долг через три месяца, с условием, что, если через три месяца вы его не уплатите, я могу привести маклаков, продать им вашу мебель и взять все деньги себе.
— Ах, какая прелесть! Пожалуйста, давайте напишем такую бумагу. Я буду чувствовать себя совсем дельцом. Напишите сейчас же, а я подпишу.
— Это надо будет потом засвидетельствовать у нотариуса.
— Ну и засвидетельствуйте. Что же вам мешает?
— Ведь я шутил.
— А я говорю серьезно. Разве вы не видите, как я серьезна? Ну, пожалуйста, я вас прошу!
Она, как ребенок, уцепилась за эту мысль, и стала снова шаловлива и весела по-прежнему. Теперь она сидела в кресле, наполовину одетая, и так как она чувствовала себя теперь лучше, потянулась к маленькому столику возле кровати, на котором лежали письменные принадлежности. — Ну, вот, пишите, и пожалуйста, как следует, со всеми законностями, и побольше: «буде же» и «поелику» и т. п.
Джойс, заразившись ее шаловливым настроением, составил запродажную запись по всей форме, торжественно прочел ей вслух и подозвал одну из сестер расписаться в качестве свидетельницы. Затем написал чек на сумму, равную той, которая стояла в запродажной записи, и отдал Ивонне, а та заперла его в шкатулочку. В следующий свой приход он сообщил ей, что договор их засвидетельствован у нотариуса и что он будет беспощадным кредитором. Эта игра забавляла его самого.
Тем временем настала пора и в самом деле серьезно подумать, как устроиться Ивонне. Мысль взять комнаты без мебели была оставлена. Молодая женщина была еще слишком слаба и малоопытна, чтобы самой вести хозяйство. Джойс предложил ей поселиться в пансионе. Но Ивонну отталкивала мысль жить среди чужих.
— Да и вам нельзя было бы навещать меня так часто, как мне хочется, — добавила она с видом женщины, умудренной опытом. Вы не можете себе представить, как там сплетничают, в этих пансионах.
Джойс поспешил согласиться с нею — этот довод показался ему убедительным. Оставалось одно — взять меблированные комнаты.
Ивонна начинала заинтересовываться своей новой жизнью. В те дни, когда не было приема, Джойс присылал ей записочки о своих делах и обо всем, что могло занять и позабавить ее. Неумелая и беспомощная, она стала для него тем, чем в последнее время был Нокс, с той разницей, что она была женщина, — и это было много приятнее. Порой он чувствовал себя почти счастливым.
Но, подобно Ноксу, Ивонна не имела власти освободить его от самого себя, от тягостных воспоминаний, от позора, от гнета, который окутал его душу. Его преступление и наказание было для него власяницей, надетой раз навсегда на нежное тело и не дававшей ни на минуту забыть о себе. Каждый пустяк мог оживить старую жгучую боль, а в таких пустяках не было недостатка. Дважды на улице он встретился с бывшими товарищами по тюрьме. Он прошел мимо. Они его не узнали, но самый вид их был ему ненавистен. Однажды на набережной он столкнулся с человеком, втянувшим его в то сомнительное общество, которое довело его до гибели. Когда-то они были близкими приятелями. Этот узнал его и не поклонился.
