Аглая Оболенская - За миг до тебя
Левая нога не подчинялась, пришлось её поднимать и опускать силой. Прихрамывая, Инна добралась до места, где воздушные порывы усиливались. Лестница закончилась, впереди зияла пустота. Она была никакой: безтелесной, необоняемой — настоящая бездна из фильма ужасов, в то же время живая, тёплая, интенсивно принюхивается к тебе, раскладывает тебя на мельчайшие частицы и анализирует на уровне громоздких абракадабрских формул. От долгого созерцания темноты в глазах заплясали красные чёртики. Ещё шажок, закрепляем левую ногу, так, и полшажка…
Над головой невидимой рукой зажглись лампочки. Они вспыхивали поочерёдно: одна, вторая, третья и так далее, пока не осветился весь коридор — длинный и широкий, упирающийся в две плотно сомкнутые двери, издалека кажущиеся крошечными, ненастоящими. От яркого света чертики в глазах слились с пестрящей рябью, а когда рассеялись, Инна увидела мужчину. Он стоял посреди коридора возле двери на шарнирах, распахнутой настежь и черной от копоти. Худой и сутулый, заросший щетиной до самых бровей, он призывно махал ей рукою. Инна сразу безоговорочно прониклась к нему доверием и пошла, точней побежала, приволакивая ногу, срывая дыхание… Ближе, ближе… Мужчина бережно прижимал к груди картонную коробку, такая коробка была у неё в детстве, в ней укладывались спать любимые игрушки. С каждым шагом коробка увеличивалась в размерах, и становились видны рисунки на её боках: лавочка, забор, крыльцо и целлофановое окно, прилепленное синей изолентой к неровно вырезанной дырке… лицо в проёме с лазуритовыми глазами — это лицо куклы Тани, окончившей свой век на старом шифоньере.
"Мамочки, нет! Пожалуйста, нет… пожалуйста…" Страх парализует тело, и Инна падает, не успев добежать до цели. Падает и просыпается. Так странно видеть себя со стороны: вот она лежит в постели на сбитой простыне, неудобно поджав к животу затекшую ногу, а за окном светает и комната приобретает привычные очертания. На часах без четверти пять, это значит, спала она от силы минут двадцать… Последнее слово, захваченное из сна — "прости". Кто-то просил у неё прощения… или она просила?
"Нет, пожалуйста… пожалуйста… мама…"
Окончательно очнувшись, Инна убедилась, что на сей раз говорит не сама. Её словами, реанимируя только что случившийся сон, бредит Серёжа. Выпрастав руки из-под одеяла, он обхватил ими голову, откинул её, расплющив затылок о шею, и жалобно звал свою маму. Она мигом подскочила к нему и убедилась в догадке — он пылал, температура зашкаливала за сорок градусов. Будить бесполезно, сознание Серёжи потерялось в горящем пульсирующем теле. Быстро на кухню, только спокойствие! Сорвав со стены полотенце вместе с крючком на присоске, она ногой отчекнула крючок под раковину, смочила ткань тёплой водой, рывком откупорила уксус, обрызгав пижаму. Едкий запах перебродившего вина отрезвил… Нашарила в аптечке капсулу аммиака, на всякий случай завернула в марлю, чтобы не разбить раньше времени.
Обложив Серёжин лоб остывшим кислым полотенцем, Инна принялась искать спиртное. Где-то оставалась початая бутылка джина со смешным мужиком в красных гольфах и черном берете на этикетке. Эмиль уговорил её попробовать эту гадость, пахнущую одеколоном, чтобы отпраздновать встречу. Инна точно помнит, что недавно видела злосчастный берет, совсем недавно, и готова поклясться — разглядела, что из него торчит пышное перо!
Джин отыскался в секретере, заваленный бумагами, которые она перебазировала, освобождая Сашин письменный стол. Вот он, красавец, слава богу. Собрав в голове разрозненные познания о лечебных свойствах можжевеловой водки, красиво именуемой джином, Инна припомнила, что та, по утверждению Эмиля, служит профилактическим средством против малярии и тропической лихорадки. Реклама тогда возымела действие, иначе бы она, беспощадная к алкоголю, вылила остатки в унитаз, а бутылку зашвырнула в мусорник.
Как знала, что пригодится! Сейчас именно тот случай — лихорадка помноженная на лихорадку… Лоб и скулы Сергея покрылись обильной испариной, которая стекала вперемешку с уксусом и слезами, без спросу бороздившими складки у глаз, скапливалась в ушных раковинах, впитывалась смятой подушкой. Задрав его футболку до подбородка, Инна протёрла джином грудь и живот. Он больше не звал маму, дышал тяжело и шумно.
Ей пришла в голову сумасшедшая мысль послушать Серёжины бронхи. Прижавшись прохладной щекой к покрасневшей коже, она внимательно ловила хлюпающие и булькающие звуки, пугаясь их, но больше всего, пугаясь близости его раскалённого тела. Он дёрнулся, больно уронив руку на её бедро. От неожиданности Инна обхватила его крепко-крепко. Вдруг измученное тело не осилит жар и выпутистит душу на волю, а та упорхнёт безо всяких предупреждений, сомнений, сопливых прощаний и оправданий. "Ой, мамочки-мамочки-мамочки. Что же делать-то, делать-то что?.." — теперь это был её голос, её слёзы.
На какое-то время он затих, хрипы притаились под грудной клеткой, дыхание стало медленным и протяжным. Неловко подвёрнутая нога беспокоила его, не позволяя окончательно провалиться в сон. Сергей рефлекторно дёргался, но сил вытащить ногу из-под себя, как видно, не хватало. Инна решилась. Откинув край одеяла, она извлекла окаменевшую изуродованную конечность, закатала штанину и положила себе на колени. Обрубленную кость венчала розовая, по-детски нежная кожа, мягкая и очень гладкая. Вверх по голени разбегались глубокие рубцы, нога распухла, и они ослепительно краснели на ней, как рваные молнии. Набрав в грудь побольше воздуха, Инна взяла бутыль с последками джина, не думая, глотнула прямо из горлышка, остальное выплеснула в ладонь, сложенную пригоршней и методично принялась растирать место, к которому когда-то крепилась искусственная ступня.
Руки жгло, но она не замечала, делала всё, как учили на курсах самомассажа: поглаживание снизу вверх, выжимание, разминание подушечками пальцев, фалангами и основанием ладони. Попутно тестируя собственные ощущения: не противно, не хочется бросить и убежать? Спрятаться? Нет, не противно. Более того, приятно, что сведённые судорогой остатки икроножных мышц оживают от её касаний, и разглаживаются страдальческие морщины на Серёжином лбу. "Это то, чего тебе не хватает, — мысленный импульс ему, — я должна и хочу это делать…"
Он ещё не знал, он даже понятия не имел, нужна ли ему такая её помощь, а Инна всё решила для себя: "Как он мог обходиться без меня столько времени? Как мог обречь себя на одиночество?" Бред, абсурд! Она тряхнула головой, прогоняя сумасшедшие мысли. Однажды они уже довели её до брака, неужели всё повторится снова? Привстав, Инна достала согретое полотенце, на котором сидела и укутала им Серёжину культю, словно младенца. Для надёжности связала между собой длинную кайму по краям и уложила свёрток под одеяло.
