Вера в сказке про любовь - Евгения Чепенко
— Здравствуйте.
Я ожидала в наушниках услышать пожилой скрипучий голос, но голос был молод и бодр, хотя сам обладатель морщинист и сед.
— Надя мне объяснила в общих чертах, — добавил несколько секунд спустя дедушка. — Но без ребенка я вам что скажу?
Начало хорошее. Нет. На самом деле хорошее. Человек сразу взял за рога: задал единственно правильный вопрос. Следующие минут двадцать я злила дяденьку непомерно. Про Тёмыча, по существу, мало же что знаю, а детали как раз и требовались. Когда гулить начал? Когда первые слова пошли? Какая беременность? Как протекала? Какие роды? Как ребенок выражал радость до года, после года? И прочее, и прочее. Чем больше я не знала, тем сильнее злился мой собеседник. В итоге я просто рассказала все, что успела увидеть, и что я конкретно хочу от него. Мне не требовался ни диагноз, ни лечение. Я хотела знать направление движения. Это он, великий и могучий, знает все, я же не знаю ровным счетом ничего. Когда не знаешь, что искать, как ты это что-то найдешь? Вникнув и осмыслив мою позицию, дедуля сменил гнев на милость. Мне выдали имена, пароли, явки.
Довольная, я доела свой грибной суп, поболтала с Аней на тему Нади и ее отца, и счастливым галопом поскакала обратно в школу. Последний рабочий день перед отпуском как-никак. До шести надо было продержаться.
На первое, заходя в корпус, избежать длинного рассказа, какая сказка меня ожидает в замужестве с сорокалетним мальчиком. На второе, не попасться на глаза активистам женской части рабочего состава. Они ж отмечать пойдут, а я не хочу. Отговорку заранее всем сообщила, но активисты, они на то и активисты, что им все преграды нипочем. Не то чтобы с коллективом нашим скучно. Вовсе нет. Вот что-что, а кутить женщины редко не умеют. Просто все дамы у нас замужние, разведенные, встречающиеся вслепую, с детьми, с внуками. Разговоры будут соответствующие, потом кто-то потанцует, еще могут попеть. Люсинда там отдаст честь за сорок минут и душевно слиняет, она умеет исчезать, а я не умею. На меня всегда обижаются.
Ну и на третье… Я устало опустилась на стул в своем, с позволения сказать, кабинете и зажмурилась. На третье и на самое основное справиться с червяком под кодовым названием «двадцать девять». Как?! Как я могла так прохлопать ушами? Даже в голову не пришло узнать у Рудольфа или мамы возраст Света. Он ведь со своими частично поседевшими висками, морщинками на лбу и вокруг глаз, со своим усталым взглядом совсем не выглядит на двадцать девять. Да и вел себя всегда так, словно старше. Я скрестила руки на столе и уронила на них голову.
Это по законам процветающего феминизма ничего ужасного не произошло, но по женским законам случилась катастрофа. Ему двадцать девять, мне тридцать два. Когда ему будет тридцать два, мне будет тридцать пять. Когда ему будет тридцать пять, мне будет тридцать восемь! Он девушкам будет нравиться, а я довесок, который не стенка, подвинется. Здравствуй, паника.
Я подняла голову, несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, возвращая душевное равновесие. Кто вообще сказал, что я с ним в кровати встречу свое не то, что сорокалетие, но и завтрашний день? Забежала вперед паровоза и вот накручиваю себя. Все глупости. Покопалась в сумке, достала оттуда зеркало, внимательно критично себя осмотрела и пришла к естественному выводу, что красивая, моложе своего возраста выгляжу и вообще конфетка. Позитива хватило минут на двадцать. Там опять одолела печаль «я на три года старше». После печали снова пришло восхищение собственной исключительной прелестностью. И так до самого вечера веселые горки: вверх-вниз, вверх-вниз… Каринка узнает, прибьет.
Позвонил он на этапе, когда я шла к метро и боролась с навязчивой мыслью, что совратила ребенка.
— Привет, — изобразила я умирающую лебедь.
— Тебе плохо?
Голос у него был обеспокоенный, и чего-то мне с непривычки да с моего угнетенного состояния так понравилось это. Так понравилось, что аж на душе тепло стало, уютно и ласково.
— Нет, просто устала.
— Тяжелый день? Зато завтра отпуск начинается.
А интонации не изменил от моего «нет».
— Ты и это знаешь?
— Не нарочно.
Вместо ответа я тихо засмеялась.
Наступила неловкая пауза. Не знаю, что его выдавало, но я была абсолютно уверена, я слышала, всем существом своим чувствовала, что он хочет и боится мне что-то сказать.
— Вер, — неуверенно начал Свет и снова замолчал.
— А? — Единственное, что можно в такой ситуации сделать — набраться терпения и нарочито не обращать внимания на любую его неуверенность.
— А ты… Как там кот? Отошел?
Кот?! Серьезно?
Все хуже, чем я думала. Придется снова побыть радикальной.
— Феофан-то? В загул ушел, завтра вернется, думаю. Не хотите в гости ко мне? Я вас накормлю.
Он прерывисто выдохнул в трубку. Как же надо было нервничать, чтоб так теперь выдыхать.
— Чем? — и голос поменялся, стал бодрый, улыбка в нем слышалась и смущение легкое.
— Пока не знаю.
— А блины можно?
Я так секунд на пять дар речи-то посеяла. Там, где не надо, мы, выходит, не просто наглые, мы наглее некуда. Как блины, так смелый, как женщина, так ни «бе», ни «ме».
— Можно, — максимально спокойно и мягко согласилась я.
— Здорово! — обрадовался Свет, сказал «пока» и на этом диалог закончил.
Милый молодой человек придержал мне двери, сначала одну, потом вторую. Я благодарно улыбнулась юноше. Это совсем другое поколение, поколение, рожденное после девяностых. Как бы их ни ругали за привязанность к гаджетам, играм, рекламе и прочим благам цивилизации, они в большинстве своем отличные ребята. Во многом дальновиднее и умнее нас в их возрасте. В них нет той социальной, жизненной наивности, которая была в нас. Да, по мере взросления они могут быть глупы, несдержанны, упрямы, но если понимать, что это проходящее, то имеем
