Даниэла Стил - Все только хорошее
— Помнишь, что ты мне обещал?
— Я тебя не совсем понимаю… Берни подлил Лиз шампанского, хотя прекрасно знал, что она не станет его пить.
— Я не хочу, чтобы этот мерзавец встречался с Джейн. Ты пообещал, что этого никогда не произойдет.
— Я тебе это обещал?
— Зря ты думаешь, что я шучу.
Она не на шутку встревожилась, и Берни поспешил успокоить ее, поцеловав в щеку.
— Раз обещал, значит, так оно и будет.
В последнее время он часто думал о том, что ему нужно как можно быстрее удочерить Джейн, но он побаивался начинать судебный процесс сейчас — Лиз, по его мнению, была еще слишком слаба для этого. Нужно было немного подождать.
Лиз так и уснула, сидя у камина. Он осторожно перенес ее в спальню и, положив на кровать, сел рядом. Он думал о том, что может произойти с ними в ближайшем будущем. Они все еще надеялись, что со дня на день ей станет лучше.
Пятого января родители Берни вернулись в Нью-Йорк. Руфь было предложила Лиз свою помощь, сказав, что может задержаться в Сан-Франциско на неопределенное время, пока в ней будет нужда, но Лиз, поблагодарив свекровь, отклонила ее предложение, отговорившись тем, что выходит на работу. Речь шла всего о трех днях в неделю, но это было уже не принципиально. Последний сеанс химиотерапии Лиз перенесла очень легко, и это не могло не радовать ее и всех близких. Она с нетерпением ждала того момента, когда снова окажется в школе — ей хотелось работать.
— Ты уверена, что это следует делать? — спросила Руфь у сына за день до отъезда в Нью-Йорк.
— Что поделаешь, если она этого хочет… — развел руками Берни. Ему самому эта идея не очень-то нравилась, но Трейси убеждала его, что Лиз так будет легче, и, вполне возможно, она была права. В любом случае, ничего дурного в этой идее не было, тем более что Лиз могла в любую минуту уволиться из школы.
— А что об этом думает доктор?
— Что хуже ей от этого не станет.
— Ей бы следовало побольше отдыхать…
Берни согласно кивнул — он говорил Лиз то же самое.
Она же, понимая, что жить ей осталось совсем немного, даже обижалась на него. Так можно было проспать остаток жизни.
— Она вправе делать то, что хочет, мама. Я обещал ей, что так оно и будет.
За несколько последних дней Лиз умудрилась вытянуть из Берни ряд обещаний.
Он помог матери спуститься вниз. Говорить было особенно не о чем, все было понятно и без слов. Происходило что-то чудовищное…
— Не знаю, что и сказать тебе, моя радость. Они стояли возле входа в «Вольф». Мать со слезами на глазах смотрела на своего единственного сына. Кругом сновали люди.
— Понимаю, мама… Понимаю…
На его глаза тоже навернулись слезы. Изумленно взиравшие на них люди понимали, что стали невольными свидетелями неведомой им трагедии, и тут же, вспоминая о собственных заботах, устремлялись прочь.
— Мне так жаль, Берни…
Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова, легонько коснулся ее плеча и, по-прежнему не поднимая головы, отправился наверх. Его жизнь обратилась в кошмар, он не волен был изменить ее, и ему оставалось одно — относиться к происходящему как к должному.
В канун отъезда родителей Лиз вновь настояла на том, что всю еду будет готовить сама. Как и обычно, все вышло у нее замечательно вкусным, но смотреть, как она мучается, занимаясь привычными делами, не стоившими ей прежде никакого труда, было почти невозможно. Все ей теперь давалось с трудом.
Он проводил родителей до отеля. Поцеловав мать, пожелал ей спокойной ночи. В аэропорт родители должны были поехать сами — их никто не провожал. Берни повернулся к отцу, чтобы на прощание пожать ему руку, и встретился с ним взглядом. Он вдруг вспомнил то время, когда был совсем еще ребенком… Как он любил своего папу… Однажды летом они поехали ловить рыбу в Новую Англию… Ему было тогда лет пять, не больше… Отец, мгновенно понявший его настроение, нежно обнял Берни, и тот уже не смог сдержать слез. Мать отвернулась.
Отец вывел его на улицу. Они стояли под ночными небесами бесконечно долго.
— Ты зря стесняешься своих слез, сынок… — сказал отец, сам вытирая глаза.
Да, сейчас ему не мог помочь никто. Берни прекрасно понимал это… В конце концов он попрощался с родителями, поблагодарив их за все, что они сделали для него и для Лиз, и вернулся домой. Лиз уже лежала в кровати. На ней был один из париков, подаренных матерью. Теперь она носила их уже постоянно, над чем он порой подтрунивал, хотя в глубине души корил себя за то, что не догадался купить парики сам. Лиз очень любила их и постоянно говорила о них с Джейн.
— Нет, мамочка, мне больше нравится тот, длинный… — , говорила Джейн, улыбаясь. — С вьющимися волосами ты такая смешная!
В любом случае, Лиз перестала стесняться самой себя, и это было главное.
— Как твои мама и папа? — Она вопросительно посмотрела на Берни. — Долго ты их провожал.
— Мы немного выпили. — Он виновато потупился, пытаясь скрыть свою печаль. — Ты ведь знаешь мою маму — разве она может так просто отпустить своего ребенка?
Он погладил Лиз по руке и пошел переодеваться. Когда он лег в кровать, Лиз уже спала. Берни долго сидел, прислушиваясь к ее затрудненному дыханию. С тех пор как Лиз был поставлен диагноз, прошло уже три месяца. Она продолжала мужественно бороться с недугом, хотя, по мнению доктора, это было не столько ее заслугой, сколько следствием химиотерапии. Впрочем, это уже не имело значения. Берни видел, что Лиз становится хуже. Ее делавшиеся огромными глаза западали все глубже, лицо все больше заострялось, ей стало трудно дышать, она потеряла в весе… И все же, несмотря ни на что, они обязаны были бороться до последнего — Берни повторял это Лиз снова и снова.
Этой ночью ему привиделось, будто она отправляется в путешествие, он же пытается остановить, помешать ей.
Работа на какое-то время вернула Лиз к жизни. Она любила своих учеников или, как она их называла, «своих детей». В этом году Лиз учила их только чтению. Математикой и прочими предметами с ними занималась Трейси. Школьная администрация во всем шла навстречу Лиз — известие, которое она сообщила им, ошеломило всех. Об этом не принято было говорить вслух, Лиз не хотела, чтобы о ее болезни узнала Джейн. Об этом должны были знать только учителя, но никак не ученики. Лиз прекрасно понимала, что на следующий год работать она уже не сможет, но была полна решимости довести класс до конца учебного года. Об этом она сказала и директору. Однако в марте слухи о ее болезни дошли и до учеников. Однажды Лиз заметила, что одна из ее учениц смотрит на нее со слезами на глазах.
У Нэнси было четыре брата, она была известной всей школе драчуньей. Лиз одернула ей блузку и улыбнулась. Нэнси была на год младше Джейн, которая училась уже в третьем классе.
