Мой персональный миллионер (СИ) - Шайлина Ирина
Я принесла все, что может быть необходимым. Любимые игрушки. Но сейчас они её не интересовали. Она хваталась за меня, не желая выпускать из поля зрения ни на секунду, цеплялась за мой свитер, волосы. Кажется моя дочка научилась скучать.
Мне объяснили, что я могу находиться в палате все время, которое не отводится на сон. На ночь и тихий час правилами больницы мне надлежит уходить. Надеюсь это не надолго, долго мне не выдержать.
– Операция уже послезавтра, – обещал мне дежурный врач. – А там неделька и на выписку. Все хорошо будет.
– Может мне её домой забрать до послезавтра? – мой вопрос был робок.
– А если снова приступ? Кровотечение? Температура поднимется? Снова ночью будете заведующего отделением поднимать?
Я согласилась. Если Соне так лучше и безопаснее, я потерплю. Сонька уснула куда раньше, чем тихий час наступил, но меня пока не гнали и уходить не хотелось. Я огляделась. В палате четыре кроватки. Одна из них пуста. На другой девочка, наверное ровесница Сони. Лежит тихо, смотрит внимательным взглядом. Другой малыш с мамой, которая тоже пользуется разрешением навещать малыша. Когда её сын, засыпает, она уходит, а потом возвращается с ведром и тряпками. Оказывается, в палатах которые патронируют мамы и убираться мамы должны. Я не против. Поэтому молча беру одну тряпку, серо-зеленого цвета, остро пахнущую хлоркой и начинаю вытирать пыль.
Моё время истекает, Сонька спит. Пред началом тихого часа в коридорах шумно – родители уходят. Наши с Леной, так зовут маму малыша дети спят. Чужая девочка все так же смотрит за нами.
– Отказница, – говорит Лена. – Тоже с кишечником проблемы, плановая операция на этой неделе.
Ничейную девочку жалко до боли. Соньку я отсюда заберу, а она никому не нужна. Дверь со скрипом открывается, мы все втроём – Лена, я, малышка смотрим на вошедшего.
– Сюрприз, – шепотом, увидев спящих детей сказал Герман.
В его руках хрустящие пакеты. Много. Я киваю на них, ума не приложу, зачем Соньке столько всего на десять дней.
– Медсестер пойду подкупать, – объяснил он, доставая коробки конфет, палки сырокопченых колбас, ананасы, ещё что-то. – Я пакетики подарочные захватил, помоги распределить.
Я села на корточки рядом. Мы разложили все по пакетам, чтобы в каждом одинаково. Бутылка дорогого коньяка не вписывается в общую картину.
– Дежурному врачу. Все, я пошёл взятки раздавать. Чтобы в попу нашей Соньке дули. И не дай бог на кого пожалуется. А потом домой поедем.
Герман уходит, увешанный пакетами словно дед Мороз. Лена смотрит на меня внимательно. Ничейная девочка тоже. Я обращаются внимание на то, что тумбы у кроваток наших детей уставлены всякой всячиной, а у девочки пустая.
– Все подкуплены, – информирует вернувшийся Герман. Наклоняется, целует спящую Соньку в висок. Та вздыхает, но не просыпается. – Все давай, поехали домой.
Уходить не хочется, но я послушно беру сумку. Бросаю в неё телефон. Подхватываю пакет, который полон оберток и бумаги – надо вынести. Герман стоит у кроватки ничейной девочки. Она на него смотрит, он на неё. Малышка не плачет, не спит и не плачет. Ни разу не заплакала.
– Ты чего такая серьёзная? – спрашивает Герман у девочки. Та сует кулак в рот. Герман хрустит одним из пакетов, достаёт игрушку. Яркая, из мягкой резины, удобная. Как раз для малышей. Моет её под краном, вытирает полотенцем, протягивает девочке.
– На, держи. И не грусти тут.
Девочка смотрит на игрушку целую минуту. У неё есть погремушки, валяются в ногах. Простые, пластиковые, российские. А эта игрушка не такая. Восхитительно прекрасная, яркая. Вытянутое кольцо, на которое нанизаны чудесные зверушки. Их грызть всяко приятнее, чем кулак. Девочка думает. Решается и протягивает руку, берет игрушку. Разглядывает её, приблизив к лицу. Встряхивает. А потом делает то, что делают все дети её возраста – сует в рот.
Герман подталкивает меня к выходу. Бросаю последний взгляд на спящую Соньку и сдаюсь. Теперь, когда я вижу, что она неплохо себя чувствует, знаю, что мне разрешат приходить каждый день, мне легче. Но все равно ощущение такое, что оставляю здесь часть себя. Мне не хочется, чтобы она стала такой же, как та девочка. Которая в свои несколько месяцев по-моему уже смирилась со своей ненужностью. Хочу забрать свою малышку и любить изо всех сил.
– Я Андрею звонил сегодня. Три раза, если честно. Сказал, что дней через десять уже выпишут.
Мы сидим в машине, ждём, когда поднимут шлагбаум, который заграждает въезд на территорию больницы. В салоне пахнет колбасой. Сырокопченой. У меня слюнки текут. Я только сейчас поняла, что кроме коньячного чая утром, у меня во рту ничего не было. Да и вчера не помню, когда ела.
– Герман…а у тебя колбасы не осталось?
Он запрокидывает голову и смеётся. Звонит в один из ресторанов, и к тому времени, как мы доезжаем до дома, курьер с большой коробкой еды нас уже ждёт. Я ем, а Герман на меня смотрит. Мне неловко, но аппетита это не уменьшает. Кажется, я могу съесть слона.
– Лид, мне уехать нужно. На два дня только. По работе.
Я вскинула на него испуганный взгляд. Мне не хочется, чтобы он уезжал. С ним не так страшно. Он торопится меня успокоить. Показывает, куда положил деньги. На всякий случай. Зачем мне только денег на два дня? Записывает несколько телефонов на бумажку, цепляет их на магнитик. Тоже, на всякий случай. И даёт бесконечные ценные указания. И как я без них тридцать один год жила? По мнению Германа, случаи бывают настолько разными, что одинокой женщине не протянуть и неделю.
– Все будет хорошо.
Теперь я его успокаиваю. Но в его глазах все равно тревога. Я развеиваю её самым простым способом – собой. Отодвигаю от себя бокал вина – Герман усиленно спаивает меня который день, а мне трезвая голова нужна. Снимаю свитер, бросаю его на пол. Следом джинсы, трусы, бюстгальтер. Зябко. Забираюсь на колени к Герману. Он полностью одет, пряжка от ремня царапает мне кожу. А руки у него – горячие. Хорошо, надо согреться впрок, на два дня. Герман несёт меня в постель, по дороге пытаясь раздеться. Мы едва не падаем. Я смеюсь. Смеяться хорошо, куда лучше, чем плакать. И тело его на себе чувствовать тоже. Пусть тяжелое. Так должно быть.
– А носки не сняла, – сетует Герман.
Снимает их, тянет мои пальцы в рот. Мокро, щекотно. Размеренными глубокими толчками выбивает все мысли из головы. Да и как думать, когда изнутри горишь? Некогда. А потом я прижимаюсь к нему всем телом. Оплетаю руками и ногами. Оргазм уже отгремел, но выпускать Германа не хочется. Ни от себя, ни из себя. И говорить тоже не хочется ничего.
– Блядь, самолёт, – стонет Герман.
Не успевает в душ. Одевается торопливо, проклиная неведомую мне Дашу. Целует меня, словно и правда, не на два дня уезжает, а на год. И нацеловаться планирует впрок. Уезжает. Я тоже не иду в душ. Германа нет рядом, а мне хочется им пахнуть. Смешно, но я так себя увереннее чувствую. Смотрю на часы – скоро тихий час кончится. Можно ехать в больницу. И жить мне по этому графику ещё десять дней.
Мне показалось, что Соня меня ждала. Уже знала, что мама вернётся. Или я себя так успокаиваю? Другая мама тоже на месте. Купать детей целиком неудобно и негде, хотя где-то наверняка есть душ и ванная. Свою я помыла, как сумела, частью обтерев салфетками. Лена, я наконец вспомнила, как её зовут, тоже своего помыла. К ничейной малышке не подходят. Нет, время от времени медсестры заглядывают в палату, но девочка не пытается привлечь к себе внимания. Она грызет новую игрушку. Лишь раз её при мне покормили, по расписанию. Малышка исполнительно выпила все, что дали и снова затихла. Моя Сонька опустошив бутылочку засыпает. Лена снова вытирает пыль, словно её нанести успело за полдня. А я не выдержала. Отрегулировала воду в раковине. Подошла к девочке. Она смотрит.
Её памперс полон, а она терпит. Моя Соня бы весь мозг вынесла, она полных памперсов на дух не переносит. Я выбрасываю памперс и купаю ребёнка. Все это время девочка внимательно смотрит на своё отражение. Раз, словно набравшись смелости тычет в зеркало пальцем.
