Тадеуш Доленга-Мостович - Профессор Вильчур
Собственно, новая больница очень походила на те сельские больницы, которых на Западе сотни и тысячи. Она отличалась от них лишь тем, что здесь в сенях стоял сундук, в который пациенты могли, если хотели и если у них было что, складывать привезенный гонорар в виде масла, или яиц, или куска сала, а кто и мешка зерна. Эти запасы предназначались для питания лежачих больных, оставленных в больнице, а также для содержания больницы. Рядом с сундуком стояла жестяная коробка для денежных пожертвований, хотя такие пожертвования делались очень редко.
Уже на следующий день после открытия больницы стало ясно, как в ней нуждались люди. Из Нескупы привезли девушку, которая напоролась на вилы и была при смерти. Под вечер из Вицкун был доставлен работник с раздробленной ногой: попал в молотилку. Этот пациент отличался от других тем, что хозяин имения обещал оплатить его лечение. По существу, больница должна была обслуживать исключительно людей бедных, окрестных мужиков, которые собственными руками или с помощью своих близких участвовали в ее строительстве.
Профессор и Емел переехали в больницу только в четверг, а еще через день привезли из Радолишек вещи Люции. Поскольку молва об открытии больницы широко разошлась, то наплыв пациентов тоже увеличивался, и профессор с благодарностью принял предложение Донки помогать при перевязках больных.
Работа в больнице вошла в свое русло. С раннего утра приезжали пациенты. У Вильчура и Люции почти не оставалось времени, чтобы поговорить на протяжении дня, зато вечера они всегда проводили вместе, отправляясь на длительные прогулки. Иногда их сопровождал Емел, хотя чаще он предпочитал просиживать в корчме в Радолишках. Свои функции в больнице он рассматривал со свойственной ему бесцеремонностью. Зачастую отсутствовал тогда, когда бывал нужен, или с крыльца произносил речи, обращаясь к мужикам с иноязычными фразами.
– Удивительно, – говорила Люция, – я никогда еще не видела этого человека трезвым, но в то же время я не видела его и пьяным. Создается впечатление, что он совершенно осознанно поддерживает состояние алкогольного возбуждения.
– Да, – подтвердил Вильчур. – Это своего рода попытка уйти от действительности, осознанное желание деформировать представление об окружающем мире. Несомненно, что в основе этого лежит какая-то трагедия, которую этот несчастный человек должен был пережить. Вы не припомните ничего из времени пребывания в Сандомеже, что могло бы вывести на след его переживаний?
Люция отрицательно покачала головой.
– Я была тогда маленькой девочкой, а тете было уже за тридцать. Я не помню, чтобы в ее доме когда-нибудь упоминалась фамилия Емел.
– Фамилия, конечно, нет, хотя я и не знаю ее. Я думаю, что он умышленно скрывает свою настоящую фамилию, называя первую попавшуюся. Вы помните наш разговор в вагоне?
– Да, – кивнула головой Люция.
– Вы помните, какое впечатление на него произвела ваша фамилия? Никогда ни до, ни после я не видел его таким взволнованным, даже исчезла его циничная усмешка, на какое-то время он отказался от пренебрежительно-иронической болтовни.
– Припоминаю, – сказала Люция. – Следует признаться, что я тогда сама была заинтригована. Я знаю только одно: тетя перед свадьбой считалась одной из самых красивых девушек в Сандомеже и пользовалась большим успехом.
– Она была счастлива?
– О да. Мой дядя ее очень любил.
– А она? – спросил Вильчур.
– Я думаю, что она была самой хорошей женой. Она принадлежала к числу тех женщин, которые и мысли не допускают о том, чтобы изменить мужу. Если когда-то что-нибудь и было между ней и этим человеком, то я уверена, что не роман.
– В этих делах никогда нельзя быть уверенным, – заметил Вильчур.
– Разумеется, – согласилась Люция.
– Та горечь, с которой Емел вспоминал вашу тетю, свидетельствует о том, что их что-то связывало и, как я думаю, что-то исключительное. Мне кажется, что именно это что-то загадочное перевернуло всю его жизнь.
Люция задумалась и сказала:
– После тети остались бумаги, которые я еще не просматривала. Возможно, они прольют свет на те далекие события.
Вильчур заинтересовался.
– Бумаги?.. У вас они здесь?
– Нет, в Варшаве у Зажецких. Там стоит сундук с книгами, письмами и разными мелочами тети, но я еще не просматривала этого. Сейчас я напишу Мисе Зажецкой, чтобы она прислала мне этот сундук вместе с оставшимися моими вещами.
Вильчур сказал:
– Я бы хотел посоветовать вам, дорогая панна Люция, воздержаться пока и не привозить сюда своих вещей. Кто знает, не надоест ли вам тут быстрее, чем вам кажется, и не захотите ли вы вернуться в Варшаву.
Но говорил он это почти в шутку. В действительности же он был уверен, что решение Люции уже окончательное, что их брак это уже только вопрос времени, так как решение было обоюдное.
Люция даже не возмутилась.
– Ну конечно! Если вы решите вернуться, я поеду с вами.
Он засмеялся и поцеловал ей руку.
– Ну нет, лучше уж перевозите свои вещи.
Спустя неделю вещи поступили. Кроме сундука тети, пришла пачка с различными мелочами из прежней квартиры Люции. Через несколько дней комната в больнице приобрела совершенно иной вид. Голые деревянные стены украсились миниатюрами, ковриками, пол покрылся половичками, появились горшки для цветов и много подобных вещей, благодаря которым комната превратилась в милый и уютный уголок.
Прошло много времени, пока Люция собралась просмотреть документы и письма. Со свойственной пожилым людям скрупулезностью тетя оставила все в идеальном порядке. Письма были связаны в пачки, заметки точно датированы. Несколько толстых тетрадей, исписанных мелким почерком, были пронумерованы. Это были дневники тети еще со школьных лет.
Люция с большим интересом принялась за их изучение. Они были написаны с обычной для молодых девушек восторженностью и наивностью: школьные отношения, домашние дела, дружба и споры с подругами. Начиная с четвертого класса, появились новые мотивы: первое зарождающееся чувство любви.
На протяжении нескольких страниц речь идет о каком-то пане Люциане, который своей особой целиком завладел воображением девочки. И только в конце тетради оказалось, что этим необыкновенным паном Люцианом был ученик восьмого класса, которого автор дневника лично не знала. Следующим объектом воздыханий становится учитель географии, но очень скоро он уступает место учителю религии. Серьезное чувство вызывает какой-то пан Юлиуш. Это молодой учитель польского языка, который появляется в гимназии в самом начале учебного года. Большинству семиклассниц он не нравится: низкого роста, да и к тому же, по общему мнению, некрасивый. Автор дневника, однако, находит в нем такие качества, о которых не могли бы мечтать ни ксендз, ни выпускник Люциан, ни учитель географии. Пан Юлиуш – поэт. Урок – один только час, а это так мало! Как красиво он говорит! Как глубоко он чувствует мысли авторов! Сколько тепла и блеска он находит в тех, казалось бы, ненужных и холодных строфах, которые когда-то с отвращением приходилось учить наизусть!
