Белва Плейн - Благословение
Как спокойно она говорит! Такая уравновешенность! Можно подумать, что мы просто знакомые, которые после долгих лет разлуки случайно встретились. Она, должно быть, дрожит внутри так же, как и я, но она скрывает свое волнение и держится в этой ситуации гораздо лучше меня. Мои руки все еще трясутся, а ее спокойно лежат на подлокотниках кресла.
– Я родилась и выросла в Балтиморе.
Будь готова теперь к сотням вопросов. Ответы, вот зачем она пришла. Она хочет попытаться распутать целый клубок вопросов.
И теперь Дженни начала ощущать боль девушки, как свою собственную. «Представь, каково это, не знать, кто произвел тебя на свет! Всю свою жизнь я буду помнить папу: его усы; его добрые, волосатые руки; его голос, грубоватый, даже когда он смеялся. И маму, полную, веселую, вечно что-то говорящую».
– А мы живем в Альбукерке.
– Я знала, что ты живешь где-то на Западе. Я не знала только точно, где.
– Там красиво, но Нью-Йорк просто чудо. Я была в опере, в Музее современного искусства, везде. Просто чудо.
Сомнения постепенно отступали. Не в силах еще выслушать правду, как она есть, она хочет сначала коснуться каких-то нейтральных тем, просто поболтать, чтобы затем подобраться к сути дела. «Для меня тоже, – подумала Дженни, – это единственно возможный путь».
– Так колледж дал тебе возможность увидеть Нью-Йорк?
– Я уже была здесь раньше. Моя бабушка возила меня в Европу перед окончанием школы, и мы останавливались здесь на несколько дней.
– Какой чудесный подарок! – «Я говорю какие-то банальности, а мое сердце буквально готово выпрыгнуть из груди!»
– Это так. А вот и второй подарок, эта сумка. Она купила ее мне в Париже.
Просторная сумка стояла на полу возле ног девушки.
– Я знаю, что она красивая, но я совсем не этого хотела.
Париж. Девочка – она должна прекратить даже в уме называть ее «девочкой» – носила хорошие часы с браслетом и маленькие серьги с бриллиантами в ушах, вещи, которые никогда не имела Дженни, и никогда не могла бы дать ей.
Но все же что-то надо сказать.
– Она подходящего размера. Можно носить в ней книги.
– О, я и ношу ее с собой почти всегда, даже в колледж. У нас прекрасный студенческий городок в колледже. Вы, наверное, видели его, да?
– Нет, – ответила Дженни. Я была там сегодня днем, надеясь увидеть тебя. Боясь увидеть тебя.
– Ну, когда-нибудь вы побываете там.
«Мы кружим, ходим по спирали, вокруг каких-то мелочей, со страхом приближаясь все ближе и ближе к центру, где лежит кинжал».
Джилл открыла рот и закрыла, затем открыла его снова:
– Как раз перед окончанием школы мама дала мне ваше письмо.
– Мое письмо?
– То, которое вы написали до моего рождения, оно было в свертке с детской одеждой.
– То письмо. Ах, да.
Она действительно забыла о нем. Правду говорят, что из памяти можно вычеркнуть все, что хочешь, то, что причиняет боль.
– Мы были одни в доме в тот день. Она сидела возле меня и ждала, пока я прочитаю его. Мы обе плакали.
– Я не могу вспомнить, что я написала.
– Хотите, я перескажу его вам? Я знаю его наизусть. Дженни подняла руку.
– О, нет! Пожалуйста, не надо.
«Я не позволю разорвать себя на кусочки.
Теперь, после того, как она рассказала мне это, я буду пытаться представить их, ее и женщину, которая стала ее мамой… На веранде, сказала она. Скалистые вершины. Красные столовые горы. Альбукерке расположен на горе, интересно? Ветер звенит. Кактус растет на лужайке. На веранде софа, где они обе сидят, и руки женщины обнимают плечи девушки; мне кажется, что у нее задумчивое умное лицо, седые пряди в темных волосах. Не знаю, почему я представляю себе ее такой».
– В этот день я впервые решила, что должна обязательно найти вас, – сказала Джилл.
– Не раньше?
– Нет, по правде говоря. Но, как только эта идея возникла, я не могла больше выкинуть ее из головы. Я поняла, что должна узнать, откуда я.
– А твои… родители?
– Возражали ли они? Да нет. Они поняли. – Джилл замолчала. – Мои рыжие волосы… Я казалась такой заметной в моей семье. Вы понимаете, что я имею в виду.
Такие великолепные волосы. Бедное дитя, разыскивает, откуда они появились.
– У тебя волосы твоего отца, – сказала Дженни. И она тоже замолчала. – Это черта их семьи. Может быть, ты даже немного похожа на них… Я не слишком хорошо их знала. – Потом она отвернулась. – Для меня слишком больно говорить о них.
– И не нужно. Просто расскажите мне о себе.
– Рассказать о себе? – повторила Дженни, ощущая чувство горечи. – Целую жизнь за один вечер?
– Будут и другие вечера, Дженни. Вы не возражаете, если я буду так называть вас? Мне кажется неправильным называть двух людей мамой.
– Я не возражаю.
«Говоря по правде, абсурдно называть меня мамой. Я не была мамой. И „другие вечера“, говорит она. Этого следовало ожидать. После первого шага должны последовать другие; никто не останавливается на достигнутом. Так дорога расширяется, конец ее трудно представить, кроме, вероятно, каменной стены для меня. Теперь она ждет моего рассказа. Она сидит, скрестив ноги, поза кажется сдержанной, хотя я уже знаю, что эта девочка – Джилл – не такая и сдержанная. Но я и сама такая».
– Вы сказали, что приехали из Балтимора.
– Мои родители были бедными евреями из Европы, одними из немногих выживших в лагерях смерти. У нас был небольшой, но очень хороший дом. Мой папа умер, моя мама живет во Флориде, у меня нет ни братьев, ни сестер… – Она задохнулась от волнения и замолчала.
«Безумие все это, мы двое здесь, этот разговор, все, как в сюрреалистической картине Дали с тающими часами и вереницей сновидений, удаленными домами, потерянным временем. И я, с неохотой, словно в кабинете у психоаналитика, вынуждена извлекать из памяти давно забытые воспоминания».
– Прости меня, – сказала Дженни, вытирая слезы. – Я обычно не плачу.
– Почему не плачете? В этом нет ничего плохого.
– Если я дам волю слезам, то боюсь, что не смогу остановиться.
«Она сильная, эта девочка, и разумная к тому же. Она лидер сегодня, я лишь подчиняюсь. Я не привыкла к этому».
Дженни скомкала мокрый носовой платок и выпрямилась в кресле, произнеся почти застенчиво:
– Я даже не знаю, что еще сказать тебе. Ответ последовал незамедлительно.
– Я хочу, чтобы вы рассказали мне, почему вы не хотели видеть меня, почему вы все время отказывались от встречи. Я не хотела врываться к вам таким образом, но иного пути просто не было.
– Понимаешь ли, – ответила Дженни, запинаясь. – Очень трудно снова ворошить все в памяти…
«Она загоняет меня в угол. В суде я хотя бы могу защищаться и нападать сама; меня довольно трудно загнать в ловушку. Но от этой девочки так легко не отделаешься. Да и я теперь не смогу забыть ее. Передо мной всегда теперь будет ее лицо, я буду слышать ее голос. Она хорошо говорит, четкая дикция так важна, все молодые люди часто разговаривают невнятно в наше время, они так плохо говорят… И сидит она с таким изяществом, кажется высокой и в кресле. Она бы легко вошла в семью Питера… Что за ирония судьбы? Ох, боль в голове не прекращается».
