Полина Поплавская - Бриз для двоих
И вновь сменился музыкальный фон. Фрэнк понял, что пошла эротическая часть номера. Под вздохи и вскрики, несущиеся из динамиков, юноши принялись медленно кружиться в объятиях, поглаживая друг друга, припадая губами к шее, встречаясь кончиками высунутых языков… Фрэнка бил озноб, он решил было сделать глоток, чтобы освежить пересохшее горло, но зубы стукнули о край стакана, и он поспешно отставил его на стол. Черт возьми! Что же будет дальше?! И, словно в ответ на его мысль, один партнер из каждой пары встал за спиной у другого и, взяв его за бедра, резким движением прижал к себе. Потом те, что стояли сзади, стали мять скрытые пиджаками груди своих партнеров, а стоявшие спереди изображали наслаждение, откидывая головы назад… А потом те же руки начали расстегивать пуговицы, полы пиджаков резко распахнулись… И тут Фрэнка ждал шок: под каждым из пиджаков обнажились женские груди. Девушки с усиками задергались, изображая оргазм, и номер закончился.
…Домой он возвращался в подавленном состоянии. Зачем Шарлотта послала его в этот клуб? Чтобы он понял про себя что-то для него неприятное? И как он купился на этот глупый старый трюк с переодеванием! Не отличить мужчину от женщины! Но черт возьми, что же она хотела этим ему сказать? Что его привлекают мужчины? Или женщины, переодетые в мужчин, играющие мужскую роль? Наверное, так и есть. Ведь происходившее на сцене по-настоящему возбуждало его. Ну и что с того?
Он вошел в квартиру и, не зажигая света, сел в кресло. Его мутило. Внезапно дверь в спальню приоткрылась, заставив его вздрогнуть. На пороге стояла темная фигура в шляпе. Черт! Он потянулся к светильнику и щелкнул выключателем. Юноша, вроде тех, из клуба, с такими же усиками, но еще и с тростью в придачу, насмешливо смотрел ему в глаза.
– Шарлотта! – строго сказал Фрэнк.
– Шарль, – поправила она.
Она подошла и стала извиваться перед ним, играя с тростью: она танцевала с ней, как с партнером, гладила загнутую ручку, словно чью-то голову, наконец, просовывала трость между ног и двигала ею… Все это происходило в тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием исполнительницы и зрителя.
– Прекрати! – наконец закричал он. – Это не смешно!
– Ты так думаешь? – понизив голос, проговорила Шарлотта.
Она подошла к нему вплотную и вложила трость в его руку, потом села на нее и принялась елозить…
Фрэнк бросил палку и оттолкнул Шарлотту от себя.
Она рассмеялась.
– Ты что же, не хочешь меня? – сказала она, расстегнув пиджак и поглаживая свою грудь. – Ну? – Другая ее рука скользнула к поясу и протиснулась глубже.
Фрэнк чувствовал, что сходит с ума.
– Ну же, Фрэнки, я ведь сама сегодня решила поиграть в эту игру, что же ты теряешься? Или ты любишь заставлять? Ты любишь, когда сопротивляются, не так ли?
Пошатываясь, он вышел из квартиры. На лестнице его догнал ее смех.
Когда он добрался до своих любимых кафе, сосредоточенных в районе Монпарнаса, то уже с трудом держался на ногах.
В эту ночь он сторонился любого общества – как мужчин, так и женщин. Очнулся он от толчка в плечо: пожилой полицейский укоризненно покачал головой.
– Простите, – пробормотал Фрэнк, обнаружив, что заснул на парковой скамье. – Я должен заплатить штраф?
– Если у вас еще осталось, чем заплатить…
– Сейчас, – Фрэнк полез в карман.
– Иди-ка лучше домой, приятель, – сказал полицейский.
Но Фрэнку не хотелось домой, он боялся, что там его ждет Шарлотта. Он зашел в метро и провел там не меньше двух часов. Он взметал носками ботинок желтые билеты, устилавшие пол, брел по бесконечным переходам и едва не заблудился в них, на минуту испугавшись, что так и не сможет выбраться хоть куда-нибудь. Он вглядывался в переплетающиеся монограммы вагонов, выходил на каких-то станциях и снова спускался, задержавшись у входа поглазеть на извивы растений в старинных решетках…
Когда, наконец, он оказался дома, то уже не чувствовал под собой ног от усталости. Ему было все равно, дома ли Шарлотта. Ему хотелось спать.
Шарлотты не было. Не было и ее вещей. Фрэнк понял, что узел разрублен. Но он был уже не в силах ни о чем думать. Скинув куртку и сбросив ботинки, он рухнул на постель и заснул тяжелым, непроглядно черным, похожим на обморок сном.
Глава 13
На Эшли-стрит Рождество прошло тихо. Крутились пластинки, Эмили рассказывала Джуди о Париже, где когда-то провела несколько чудесных лет, и они мечтали о том, как отправятся туда вместе, едва лишь здоровье Эмили позволит ей предпринять столь дальнее путешествие.
– Я, наверное, и не узнаю Парижа, столько лет прошло! Но ведь у нас там есть свой человек, – и она подмигнула смутившейся Джуди.
Чем чаще Эмили заговаривала о Фрэнке, тем больше Джуди о нем думала, словно поддаваясь внушению.
И все же ей казалось, что жизнь кончена. Любовь, семья – это все для других, а у нее, Джуди, нет больше сил. Пустота, пустота, блаженная гулкая пустота внутри. Не надо заполнять ее новой болью. И даже новой радостью – не надо.
Если чем и заполнять, так только тем, что несет в себе покой, а если и будоражит, то лишь воображение. Можно мечтать, упиваться прекрасными стихами и покрывать белые листы все новыми рисунками… Графика оказалась ближе Джуди, она редко бралась за краски – для этого необходим был какой-то особый настрой, и чаще всего Джуди оставалась недовольна тем, что получалось, бросая большинство работ недописанными. Она почему-то скрывала свои занятия от Эмили, а та не допытывалась, чем Джуди так подолгу бывает занята в своей комнате, но догадки строила самые разные.
Одно Эмили знала наверняка: Джуди больше не плачет о своей горькой судьбе. Да, она несчастлива, но не плачет. И очень нуждается в любви, в чьей-нибудь, хотя бы ее, Эмили, любви и понимании. Эмили тоже нуждалась в любви, и поэтому, думала она, они нужны друг другу. Ей не хотелось отпускать Джуди от себя, она мечтала, что именно Джуди будет держать ее за руку, помогая отходить из этого мира, а потом стоять в шляпке с вуалью, прикрывающей полные слез глаза, и слушать напутственную речь священника. Поэтому она так настойчиво вспоминала Фрэнка. Конечно, ею двигал старческий эгоизм, но не только он: она искренне считала, что Джуди и Фрэнк могли бы стать прекрасной парой, – наверное, потому, что Эмили любила обоих и хотела, чтобы каждый из них был счастлив.
Самый короткий месяц в году приближался к концу. Работа над книгой была завершена, и в жизни обеих женщин образовалась какая-то дыра. Они не говорили об этом вслух, но с грустью ощущали одно и то же. И тут издатель, которому очень понравились переводы, сделал новое предложение: продвинуться еще дальше в глубь веков, взявшись за средневековых авторов. «Трубадуры! – восклицала Эмили в сильнейшем волнении. – Франсуа Вийон! Джуди, да вы понимаете, что это такое?!» Джуди понимала: новая работа сулит богатую пищу для захватывающих фантазий, для вариаций «на тему» на еще не заполненных белых листах…
Фрэнк звонил редко. Рождество прошло без него, потому что у него была «срочная работа», а потом он жаловался на непрерывные простуды с высокой температурой… Эмили не очень-то верила этим отговоркам, а предположение, что у Фрэнка новый роман тоже не радовало ее, так как вовсе не соответствовало ее планам.
…И вдруг, когда работа над переводами средневековых авторов была в разгаре, он позвонил и объявил, что собирается приехать. Узнав об этом, Джуди не сумела скрыть замешательство.
– Кажется, вы боитесь моего зятя? – спросила Эмили.
А Джуди и сама не понимала, отчего так боится встречи с этим человеком. Неужели она боится, что он узнает ее? Но тот вечер был так давно, и воспоминания о нем уже не вызывают в ней прежнего чувства стыда. Или она опасается, что поддастся его мужскому обаянию и… Что «и»? Она не может полюбить, не может! Так что же тогда? Страх пораниться, обжечься о чью-то насмешку, непонимание, получить удар в самое уязвимое место – ведь не всегда люди причиняют боль нарочно, иногда они даже не понимают, что наделали одним неосторожным словом, о котором сами тотчас забыли… Но в любом случае имя «Фрэнк» было связано для Джуди с предчувствием опасности. Фрэнк мог стать причиной каких-то перемен в ее жизни, она это чувствовала. Но она не хотела больше никаких перемен, она вообще не хотела, чтобы в ее жизни что-то происходило. Покой – это все, что ей нужно теперь. «Оставьте меня в покое!» – хотелось ей крикнуть маме и Джулии во время недолгого пребывания в Цинциннати. «Оставьте меня в покое!» – хотелось ей крикнуть всему миру, которому, между тем, не было до нее никакого дела…
Эмили вовсе не хотела ставить ее в неловкое положение, напротив, она опасалась, что какая-нибудь мелочь может перечеркнуть ее надежду на то, что эти два человека найдут друг друга. А они должны найти друг друга. С ее помощью, но… сами. Такую парадоксальную задачу поставила перед собой Эмили.
