Ирина Лобановская - Злейший друг
— Нет, Боливар не вынесет троих! — объявила мама.
Сашка звонил и канючил, просил отдать ему сына…
И Ксения решилась. Пусть бывшая свекровь поможет. В кои-то веки… Сашка расцвел и тотчас примчался за Митей.
Ксения собирала их в дорогу безмолвно. Старательно обходила взглядом. Понимала, что прощается с ними обоими навсегда. Жить на два дома у нее не получится. Значит…
Митя радостным зайцем скакал вокруг Сашки — обожал отца.
— Поедешь к бабушке с папой, — объяснила Ксения сыну.
Он не подозревал, думала Ксения, что сейчас навсегда рушится, рвется пополам его семья, что мать у него — дура, отец… Ну что отец… Ты лучше о себе думай.
— А в речке крокодил… — мурлыкал счастливый Сашка, словно не замечающий ее настроения. — Ксения, о тебе спрашивал отец Андрей.
Она мрачно подняла голову. Уставилась в упор. Задумалась…
Отец Андрей…
Взбалмошный Сашка был непредсказуем. И, однажды вернувшись с репетиции, Ксения увидела на вешалке в передней рясу. И заорала:
— Мне как раз этого сильно не хватало!
Сашка вышел из комнаты. Милые коньячные глаза…
— И-е! Устала? Замучилась? Люблю, когда ты приходишь…
— Но чтобы прийти, сначала надо обязательно уйти, — пробурчала Ксения.
Следом за ним появился невысокий светлобородый человек, улыбнулся… Усы забавно торчали, глаза под густыми взъерошенными бровями, быстрые, въедливые, выдавали веселого и очень наблюдательного человека. Он, к немалому удивлению Ксении, ей сразу понравился. Она ему тоже.
Лицо человека выражает всегда то, что он есть, иначе — истину, и если мы ошибаемся, то не его вина, а наша. Зато слова человека — это лишь его мысли, чаще — его знания или просто то, что он выдает за свои мысли. И нет ничего более легкого, простого, более уловимого, чем манеры, которые каждого из нас выдают с головой: глупец входит, выходит, встает, стоит и молчит совсем не так, как умный.
Духовные качества познаются по форме и величине лба, по напряжению и подвижности черт лица, но главное — по глазам. Какие они — тусклые, мутно глядящие, свиные или сверкающие, искрометные?
— Вы играете забавную комедию во МХАТе, я смотрел, — сказал священник.
— Смотрели? — изумилась Ксения. — А разве вам можно ходить в театр?… — И опомнилась.
Столкнулась с батюшкой взглядом. Беспомощно глянула на Сашку. Тот мгновенно бросился выручать:
— Это же классика, где ты играешь.
— Да что это я… — окончательно смешалась Ксения. — Даже не поздоровалась… Здравствуйте!
— Здравствуйте, — засмеялся священник. — Я отец Андрей. Служу в подмосковном храме, недалеко от лавры.
Ну конечно, Сашку занесло и туда!
— А комедии, если они добрые, — это хорошо. Люди совершенно разучились смеяться. Они смеются зло, смеются подло, смеются сквозь слезы… Хороший смех оздоровляет душу. Человеку необходимо смеяться. Смех — вроде солнца, прогоняет с человеческого лица зиму. Но, с другой стороны, смешное не должно быть сущностью человека. Оно всегда временно, проникновенный взгляд идет намного дальше. Смех часто называют даже грехом, потому что иронизирующий забывает о серьезном начале мира. Так что увлекаться смехом не стоит. А иногда… Почему же нам не улыбнуться без всякой насмешки?
— Но Господь никогда не улыбался, — влез Сашка.
— Верно. Так что я высказываю свое личное мнение, — весело отозвался батюшка. — Хотя четких объяснений, почему переедать петросянами и жванецкими не стоит, мы не найдем. Но если прислушаться к собственной душе, которая как-то странно всегда опустошается после твоего хохота, тогда многое можно понять.
— Да вы чай-то пили? — попыталась Ксения сыграть роль гостеприимной и рачительной хозяйки. — У нас там конфеты, печенье… Сейчас ведь, кажется, не пост.
Только домашние роли ей не удавались никогда — в них она всегда проваливалась. Растерялась почему-то… Опять взглянула на Сашку. Вспомнила его слова о монахах: они знают то, чего мы не знаем. И их знание — истина.
— Я уже ухожу, мне пора, — сказал отец Андрей. — Пока доеду… Вы уж тут пока без меня… Храни вас Господь! Еще повидаемся.
— Обязательно, — отозвался Сашка. Ужинать сели в молчании.
— Ты где его нашел? — хмуро спросила Ксения. — Тебе делать больше нечего?
Она бесконечно разбалтывала ложкой сахар в чашке с крепким чаем. Мешай его, Ксения, старайся, размешивай… мешай свою жизнь, перемешивай… если сумеешь перемешать…
— А что еще человеку делать, как не искать себя? — логично возразил Сашка. — Он для этого и на свет родился. Солипсизм, то бишь мнение, что ничего не существует, кроме меня самого, а все вокруг — лишь мое представление, вроде бы ничем нельзя опровергнуть. Но можно попытаться выдать солипсисту такой аргумент. Ты полагаешь, что ничего нет, а все — только плод твоей мысли. Стало быть, ты невольно представляешь на своем собственном месте некий разум, который одной силой своей мысли может делать весь окружающий мир — получается, из ничего. Отсюда вывод: если сие представимо, то, возможно, в самом деле есть разум, способный по собственному желанию творить что угодно и кого угодно из ничего. То бишь ты просто ставишь себя на место Господа Бога. Но раз возникает такой ход мысли — солипсизм, ты попросту доказываешь, что Бог есть.
— Разлюби твою мать… — пробормотала Ксения. — Я, та самая, которая вышла замуж за сумасшедшего… И давно у тебя, парень, башню снесло?
— Только не это! А ты слыхала о философе Карле Густаве Юнге? — спросил Сашка, уплетая хлеб с маслом. — Об основателе аналитической психологии, отце учения о коллективном бессознательном? В образах бессознательного, то бишь в архетипах, Юнг видел источник общечеловеческой символики, например мифов и сновидений, и считал целью психотерапии индивидуализацию личности. Так вот, если пациенту не помогало его лечение, Юнг отправлял пациента — куда бы ты думала? — в церковь! Ты это со счетов не сбрасывай.
— Приходится признать, что и этот твой обожаемый Карл Густав Юнг тоже был малость не в себе, — проворчала Ксения.
— Мне нужен духовник! И я его нашел! — объявил Сашка.
— Это Юнга, что ли?
— И-е! Отца Андрея. Буду к нему теперь ездить, советоваться о жизни, вопросы задавать… Понимаешь, дело вовсе не в том, чтобы нам простились грехи, а чтобы мы стали другими людьми. И чаще всего наши проблемы не в том, что мы не верим в Бога, а в том, что мы не верим в себя, не видим никакой ценности и смысла в себе. Хотя от нас — от каждого — зависит очень много. Я говорю не о самоуверенности, это другое. Я по поводу нашей ответственности. Как мы отвечаем Богу, который говорит: «Я поверил в тебя и поэтому вызвал из небытия. Я Свою веру вложил в тебя, и поэтому ты создан». А мы ноем в унынии: «Разве я Тебя просил создавать меня для этой страшной, жестокой, мрачной жизни?! Я хочу совсем другой — беззаботной, веселой и богатой! Господи, зачем Ты меня создавал?!» Знаешь, что такое настоящая вера в себя? Это уверенность в том, что во мне есть что-то, чего я не знаю, что-то мне самому непостижимое, что может раскрываться и совершенствоваться. Самоуверенность основывается на преувеличенной самооценке, а вера не нуждается ни в какой самооценке, потому что ее основа — тайна человека, уверенность во внутренней таинственной творческой победе, несмотря на хорошие или плохие обстоятельства, часто жестокие и направленные на то, чтобы нас сломить. И это лицемерие — мерить поступки не перед своей совестью, а перед лицом других. Можно и нужно прощать всех несогласных с нами. Но нельзя прощать тех, кто не согласен с самим собой. А наша общая беда — неверие в то, что в будущем мы станем умнее и лучше узнаем жизнь. Мы считаем, что уже достигли своих пределов возможности. И это легко объяснимо: человек действительно не в силах представить того, чего еще не достиг.
