Ирина Алпатова - Набор фамильной жести
Этот плач у нас песней зовется… А еще больше все это походило на скулеж маленького побитого щенка. Такая вот песня без слов. Татьяна поцарапалась в дверь и что-то сказала, это было некстати, но она тоже соскучилась, и Паша ответила негромко: «Заходи, открыто…» Она тут же забыла обо всем, тем более что Татьяна, спасибо ей, вошла на удивление бесшумно.
Трудно сказать, сколько прошло времени, может, десять минут, а может быть, час, только Паша вдруг почувствовала, что в комнате она не одна. Это было ужасно, будто тебя застукали на месте преступления над чьим-то бездыханным телом. И самым гнусным было то, что соглядатаем оказался не кто-нибудь, а… Ленский! Ну да, он не просто приперся, а ухитрился присесть на стуле у двери и теперь сидел с дурацким видом, держа на коленях огромный букет.
Паша глазам своим не поверила и решила было, что началось обострение болезни, причем в самой тяжелой форме, но тут галлюцинация шевельнулась и очень натурально зашуршала целлофаном. Паша подпрыгнула, как ужаленная.
Это была супернаглость! Нет, даже не супернаглость, а суперподлость – подкрасться к ней вот так, когда она одна, нет, когда они с Кармэн… И выражение лица у него было абсолютно идиотское, Паша видела!
– Я позвонил, я постучал, ты ответила… – вдруг забормотал Ленский. Он оправдывался! Глянец с его физиономии куда-то испарился. Но Паша не собиралась попадаться на эту удочку. Он влез туда, куда его не звали! Он подслушал, как они с Кармэн… Короче, Ленский влез Паше в душу, и ему не было прощения, что Паша тут же и озвучила.
– Это свинство! Это наглость! – Она торопливо отложила гитару, потому что задрожали руки, и Кармэн согласно звякнула. – Вот так вот врываться к людям…
– Но я стучал, Татьяна меня проводила, и ты сама сказала… – Ага, с предательницей Татьяной еще предстояло разобраться. Ленский поспешно встал и стоял теперь с дурацким видом, сжимая в руках не менее дурацкий букет.
– Это зачем? – тоном инквизитора спросила Паша, указав на цветы. – Ненавижу розы! Если их обожают маман и Машка, это вовсе не значит, что я их тоже люблю. Вот Мане и дарите, а мне совать под нос свой веник не советую.
– Я не знал, что ты не любишь розы, – якобы серьезно ответил Ленский, – в следующий раз учту.
– А никакого следующего раза не будет. Если Машка вас только-только раскусила, то лично я давно все поняла, и я не собираюсь…
– Если поняла, тогда при чем здесь Маша? – Ленский явно был не в своей тарелке, но на глазах возвращался к прежней форме. – Я пришел к тебе, навестить, что же в этом подлого?
Подлость заключалась в том, что он нагло врал, да еще и снова скалился при этом.
– А фрукты принесли? – противным голосом спросила Паша, и Ленский послушно полез за пакетом, который, оказывается, ждал своего часа прямо под дверью детской. Эта предупредительность взбесила Пашу еще больше. – Дорогие, я надеюсь? – уточнила она.
Ленский вроде бы растерялся, совсем чуть-чуть, но послушно кивнул.
– Хотя, что это я спрашиваю, вы же у нас штатный навещатель или навеститель? У вас, наверное, все отработано…
Ленский снова сверкнул улыбкой, поставил пакет на стул, сверху пристроил букет и вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь. Как будто его и не было, навещателя. Из-под цветов вдруг выкатился огромный апельсин, спрыгнул на пол и резво бросился к Пашиным ногам. Она плюхнулась на кровать, чуть было не раздавив Кармэн, и не придумала ничего лучше, кроме как разреветься.
Потом она позвонила Лене, но та оказалась недоступной. Ладно, Паша нашла номер ее студии и позвонила снова.
– Елена в отъезде, скоро вернется, – сказал в трубке вежливый женский голос, но не Катин. Поэтому Паша не уточнила – когда скоро? И не факт, что Лена сможет чем-то помочь, а ведь шла третья неделя, третья (!), как Паша вернулась оттуда . За такой срок там могло произойти что-нибудь ужасное, если уже не произошло.
Они с маман как будто поменялись ролями. Паша хоть и пришла в себя, но почти никуда не выходила. Ей не хотелось ничего . Как она может просто жить, разговаривать, смеяться, если есть место, где время отсчитывает день за днем, совершенно неотличимые друг от друга, и каждый из них может оказаться последним?
Зато маман теперь дома практически не бывала – она вдруг превратилась в завзятую театралку и тусовщицу. Вечерами Паша сидела, забившись в свою комнату, и смотрела в одну точку. Даже когда отец был на гастролях, их дом все равно был домом. Отца не стало, и дома не стало тоже, сюда приходили только переночевать. Звуки Татьяниной возни на кухне ничего не могли исправить. Паша догадывалась, что скорее всего Татьяна не столько стряпает, сколько «пасет дите», но в конце концов она все равно уходила, и в квартире воцарялась гробовая тишина.
– А что, Марина Андревна еще хоть куда, ее дело молодое, только поспевай. – Паша так и не смогла понять, Татьяна говорит это серьезно или нет.
Теперь она, пожалуй, была бы только рада, если бы Татьяна оказалась права. Ее собственные фантазии насчет времяпровождения маман были куда более мрачными – может, она ищет тетины бумаги?
Все-таки маман и «та женщина», о которой рассказала тетя, не хотели сливаться в образ одного человека. По крайней мере, Паша им этого не позволяла. Она не смогла бы ненавидеть маман, но жить рядом с ней, делая вид, что ничего не произошло, знать, что никому нет дела до маленькой старушонки в сером халате… Нет. Нужно бежать отсюда и вытаскивать тетю, нужно найти себе жилье и, конечно, постоянную работу. Может быть, именно с этим Лена и поможет.
Паше теперь было безразлично, знает ли кто-либо из домашних, не считая Татьяны, что Ленский с методичностью автомата каждый вечер привозит ей цветы. Разные. Это он ее так, видимо, хочет проучить. Выходит из машины и смотрит на окно детской. Если там горит свет, он быстро поднимается в их квартиру. Чик-чирик-чирик! Это щебечет в прихожей Татьяна, принимая очередной веник. Паше она букет не несет, знает, что ничего хорошего из этого не выйдет, и пристраивает «цветочки» в гостиной. Что она по поводу оранжереи сказала маман, неизвестно. Скорее всего, мать считает, что цветы для Мани, и великодушно их терпит – пусть и не розы, но очень красиво.
Правда, с одним букетом, кажется, шестым по счету, вышла маленькая неприятность. Маман обнаружила его только на следующий день и устроила Татьяне разнос.
– Пашенька, – шмыгая носом, зашептала та, появившись на пороге детской. – Что же такое, а? Почему же это гадость?! Ну пусть у тебя постоят, мыслимо ли такую красоту выкидывать? – Татьяна держала перед собой высокую вазу с цветами.
