Право на семью (СИ) - Волкова Виктория Борисовна
- Какой срок?
- Тридцать недель.
- У нас хорошие врачи. Постараются сохранить…
- Хорошо бы, - всхлипываю в голос.
- Так, слезы прекращаем, садимся в кресло-каталку и едем, - подходят ко мне две толстеньких акушерки. – Такси подано. Только не плачь, девочка, ладно?
Киваю сквозь слезы. Слышу как хирургические объясняют коллегам.
- Мужа подстрелили. Очень тяжелый. Ушиб сердца и легких. Сам Гаретов приехал оперировать…
«Очень тяжелый! Ушиб сердца», - бьет по голове словно кувалдой. Мой Степа! Мой!
В глазах темнеет, а ноги заливает прозрачная жидкость.
Началось, мамочки! Началось! Дай бог нам всем удачи!
Глава 56
Медленно прихожу в себя, словно выплываю из черного мутного марева. Пытаюсь сфокусироваться на звуках вокруг и не могу. Снова отрубаюсь. Слышу голоса. Мужские, женские. Что-то обсуждают. Какого-то тяжелого больного. Делают неутешительные прогнозы. Говорить не сможет, даже дышать самостоятельно.
Пристрелите меня, что ли?
Вспоминаю, как бежал по лестнице. Кого-то хотел защитить. Защитник хренов. Подставился как дурак. Посчитал, что броник спасет. Но жахнули в меня с двух сторон. Девка выстрелила из какого-то мудреного пекаря и пацан какой-то из Макарова приложился. Серьезно подготовились черти. Не ожидал. А за кого вписался? Зачем сам решил подставиться?
Пытаюсь вспомнить. Получается с трудом. Откуда-то из глубины души выплывает имя.
Ира моя. Люблю.
И тут же как тумблер проворачивается! Точно, твою мать. Ирка моя. Ирочка!
Снова прислушиваюсь к голосам. Теперь они звучат яснее и четче. Один мужской знакомый до потери пульса. Зорро, блин. Опять меня взяли, что ли?
Да нет же! Комом обрушиваются воспоминания. Вагон СВ, наши перепалки с Ириным братом. И нападение, твою мать. Как я мог допустить, чтобы меня подстрелили? Понадеялся на авось. Сам же и поплатился.
Еще голос. Знакомый, почти родной. Сохатый, брателла. Тоже здесь. Говорит что-то не торопясь, кого-то убеждает. А я даже «мяу» сказать не могу. Лежу поленом и жду, когда заговорит она. Моя Ира.
Но бесполезно!
Разговор заканчивается. Кто-то уходит, слегка хлопнув дверью, а кто-то плюхается в кресло, так что ножки скрипят по ламинату. Кряхтит.
Петька. Только он так откашливается, когда нервничает.
Что же случилось? Ира где? Или тоже ранили? А ребенок? С ним что?
Кровь ударяет в голову. По моей вине и жена попала.
«Что с ней? Или она бросила меня?» - думаю испуганно. И этот страх безотчетный и дикий срабатывает как пружина. Заставляет трепыхнуться и открыть глаза. Истошно вопят приборы. Пиликают со всей дури, словно зовут кого-то. Только мне сейчас никто кроме Сохатого не нужен. Про Иру узнать надо, пока по новой иголки не повтыкали.
- Бр-ро, - шепчу еле слышно. И Петька пулей подскакивает ко мне.
- Очнулся, Степа. Слава тебе, господи!
Дергается, собираясь бежать к врачам.
- П-погоди, - мотаю головой и вместе со мной вся палата приходит в движение. – Ира моя где?- спрашиваю, а сам на безымянный палец показываю. Кольцо! Жена! Только не жена она мне пока. И кольца в сейфе лежат не надеванные.
- Ира здесь. В больнице, - скупо цедит Петька. Вижу как подбирает слова.
- Жива? – спрашиваю с надеждой и боюсь услышать ответ.
- Да, жива, с ней все хорошо, - бодро кивает мой друг. И челюсти сцепляет, как бультерьер.
- Что тогда? – выговариваю с трудом. Но Ирка моя жива. Здесь. В больнице. Значит, все поправимо. Не ушла, не бросила. Тогда где она? Куда вышла? Охрану хоть взяла.
- У вас сын родился раньше срока. Лежит в реанимации. Ира с ним, - коротко роняет Петька. – Мы с ней так условились. Ты здоровый кабан. Она с тобой не справится. Даже перевернуть не сможет. Но раз в несколько часов прибегает. Любит тебя, дурака.
Смотрю возмущенно. А потом все понимаю. Какого сам под пули полез? Так на броник понадеялся? А они тебя тепленьким взяли. Нахрен броник тот пробили ко всем чертям. Интересно, из чего стреляли? Я такого ствола не видел ни разу. Жанну взяли? А Веронику? Много вопросов в башке вертится. Но они все подождут.
- Помоги встать, - прошу. Или приказываю. Сам не понимаю. Но твердо знаю одно. Мне к Ире нужно и к нашему пацану. Как он там? Дышит ли сам?
- От ИВЛ вчера отключили, сам задышал, но еще в отделение не переводят,- словно прочитав мои мысли, докладывает Сохатый, но с места не двигается. Видимо, проигнорировал мою просьбу о помощи.
- Руку дай, - тянусь к нему. – Мне к моим нужно.
- Да полежал бы, - хмыкает Петька. Но руку протягивает. – Сейчас Ире позвоню. Она просила…
- Я сам, - преодолеваю чудовищную слабость. – Помоги, - прошу не в силах оторвать раненое плечо от койки.
Отец всегда говорил, что у меня высокий порог боли. Я ее чувствую, но могу с ней жить. Выживать могу. Плюю на нее и все.
С помощью Петьки сажусь на постели. В глазах темнеет от слабости. Плечо, сука, тянет. И еще где-то под шеей болит. Инстинктивно дотрагиваюсь до повязки и морщусь. Надо же, ранили, а я и не заметил.
- Вы куда это собрались? – вбегает в палату медсестра. – Вам лежать надо. Доктор не разрешает сразу вставать. Вы это понимаете? – тараторит она.
- Нет, - отрезаю на выдохе. – Мне к моим надо,
- Это безобразие какое-то! – негодующе фыркает сестричка и со всех ног бежит за подкреплением. Вот только этого мне сейчас и не хватало!
- Пойдем, - встаю через силу. Опираюсь на Петьку как на костыль. А он подставляет плечо.
- Криницкий, что за самодеятельность? – строго окликает поджарый доктор в очках. Сам Гаретов Леон Микаэлович. Сейчас задавит авторитетом.
- Лео, братан, да мы только в детскую реанимацию и обратно, - вступается за меня Сохатый. – У Степы сын родился. А он тут три дня валяется.
- Хорошо, - недовольно цедит доктор. – Люся, кресло-каталку, пожалуйста. И сопроводите нашего буйного пациента. А то еще навернется где-нибудь на лестнице. Нам потом опять собирай. А я в этот набор лего уже наигрался.
Глава 57
Три дня! Три проклятых дня в моей жизни, когда меня носило между небом и землей. Мой сын родился без меня. Ирка одна рожала. Сердце сжимается, стоит только подумать. Представить, каково ей одной пришлось. Как накрывало ее от испуга, наверное. За ребенка. Женщины всегда в первую очередь за детей боятся. Ну а если еще обо мне беспокоилась, то вообще кранты.
Понимаю, что рядом с ней были родственники. Договаривались, решали вопросики. Помогали. А я вместо помощи, капец сколько хлопот добавил. Баклан хренов. Еще кошу под умного!
Выперся на свою голову на запасную лестницу. В бэтмена решил поиграть. Допрыгался, сука! Останься я с Ирой, она бы доносила до конца срока. Вот где была моя главная задача… А я? На все наплевал. Герой хренов. Вот и доигрался. Хоть живой, слава тебе, Господи!
Инвалидная коляска беззвучно движется по абсолютно ровному полу. Реанимация. Отделение. Лифт и снова закрытые двери.
Бойкая медсестричка Люся нажимает в звонок, пристроенный около глухой двери. Ждем с минуту, другую. А затем, когда дверь приоткрывается, Люся роняет скороговоркой.
- Криницкий к сыну просится. Пропустишь?
- У нас нет такого ребенка, - слышится в ответ.
- Зорина, Ира Зорина, - встреваю поспешно. – Я ее муж. Пропустите, пожалуйста!
С той стороны двери худая строгая женщина зыркает меня внимательно, цепляется взглядом за перевязанное крыло и молчит.
«Пусть только скажет «нет», засужу нафиг», - размышляю, чуть прикрыв глаза. Не пускать не имеют права. Там Ира моя, сын.
- Да, пусть проходит, - кивает женщина и напряженно смотрит на коляску.
- Мы ее моем постоянно, - вступается Люся. – Нас же знаешь как Микаэлыч за стерильность гоняет.
- Проходите, - устало повторяет женщина. – В первой палате они.
Люся ввозит меня в святая святых, в детскую реанимацию, оставляя за дверью Петю Сохнова. Коляска медленно движется по широкому коридору, по обе стороны которого расположились палаты без дверей. Широкие своды облицованы белой плиткой, кругом горит свет, обычный и кварц, мерно пиликают приборы. Краем глаза мажу по кувезам, больше похожим на маленькие космические шатлы.
