До мурашек - Ана Сакру

43. Гулико

Ночью, после разговора с матерью, совсем не спалось. Тяжелые, многотонные, удушающие мысли, калеча, ворочались в голове, отравляли кровь, давили на грудь камнем жуткого предчувствия. Я убеждала себя, что так правильно, молилась, просила прощения у души своего малыша и, тихонечко плача, обещала, что мы обязательно встретимся…Обязательно! Просто не сейчас…Попозже. Сейчас не время совсем.

Почему –то я представляла себе именно мальчика. Сероглазого, с льняной растрепанной челкой, упрямо поджатыми губами и ямочками на персиковых щеках. Представляла сорванца, как две капли похожего на Лёвку в детстве, представляла, что он плачет вместе со мной, утыкаясь курносым носом мне в грудь и крепко обнимая за шею тонкими ручонками.

К утру все внутри физически болело от того, как тяжело и страшно, но я не видела другого выхода. Правда, не видела. Если бы мне сказали, чем это кончится…Но никто не знает наперед последствий своих поступков – может лишь предполагать. И я предполагала, что выбор мой очевиден, хоть он совсем и не простой.

В состоянии сомнамбулы загрузилась с мамой в машину. Заторможено кивнула на её очередное «ты уверена?». Резко отвернулась к окну, чтобы не разреветься снова, когда мать поймала мою ледяную ладонь и крепко её сжала, прошептав «Гуль, всё будет хорошо».

С Ириной Константиновной мама разговаривала сама, я лишь протянула стопку документов и недавно сделанных в Вене анализов, меня посмотрели на кресле и выдали рецепт. Спустились с матерью в аптеку на первом этаже. Вернулись обратно. Тупо уставилась на круглую таблетку в своей ладони, пока Ирина Константиновна набирала воду в кулере.

- Гуля, сейчас выпьешь, полчаса полежишь тут, и можно домой…

Задержала дыхание, зажмурилась, помолилась снова…

А потом полчаса смотрела перед собой в пустоту, лежа на медицинской кушетке и обняв руками живот, и бессвязно думала почему? За что это женщинам? Почему нельзя разделить эту тяжесть с мужчиной? Почему нельзя самим выбирать когда и от кого? Нет, я бы только от Лёвки! Но ведь не сейчас! Как это всё несправедливо, глупо, обидно…больно.

Ближе к вечеру у меня резко заболел живот, закровило, всё сильней и сильней. И около полуночи вышел какой-то сгусток. Я сразу поняла, что это оно. Сползла по стенке туалета, закрывая рот рукой, затрясло. Как…смыть? Боже, это святотатство такое! Я себя почувствовала убийцей, настоящей, настолько ярко, что до сих пор помню это ощущение и привкус железной крови на языке. Как-то собралась всё же, вышла минут через пятнадцать из ванной и сразу завалилась спать, обессиленная. Всё. Уже ничего не изменить. Решено.

Думала, что теперь потихоньку отпустит, но оно вдруг не отпускало. Накрыла черная апатия, ничего не хотела, ничего не могла. Каждую ночь мне снилась эта таблетка на ладони и кровавый сгусток в туалете. Меня как-то это всё невероятно глубоко потрясло. Я полностью ушла в себя, всё прося и прося мысленно прощения у собственного малыша, но всё казалось недостаточно.

Неделя отгулов стремительно подходила к концу, надо было возвращаться в Краснодар на учебу. Накануне мы с мамой снова сходили к Ирине Константиновне, и она сказала, что всё хорошо.

Вечером написал Лёвка: «Ты поговорила?».

Ничего не ответила, просто отложила телефон. Даже наша ссора казалась чем-то таким пошлым, глупым, несерьёзным, малозначительным на фоне того, что произошло. И у меня не было сил с ним разбираться. Потом…

В понедельник отец привёз меня в училище, я целый день провела на репетициях, а ночью опять сильно закровило. Да так, что я проснулась огромной луже собственной крови, перепугав до смерти соседок по комнате, а попытавшись встать, потеряла сознание. Очнулась нормально уже в послеоперационной палате, что-то помня про скорую, про то, как пыталась ответить на вопросы при поступлении, но там всё как в плотном тумане было размыто, сон.

Ко мне сразу подошел хмурый дядечка-врач. Поинтересовался самочувствием, уточнил про аборт, сурово посмотрел в раскрытую в руках карту и сообщил, что при медикаментозном аборте вышел не весь материал, у меня началось маточное кровотечение и заражение. И куковать мне теперь на больничной койке ещё как минимум две недели.

44. Гулико

На следующий день с самого утра позвонил Лёвка. Скинула его, потому что как раз был обход, но он настойчиво набирал и набирал, пока я не отправила смску, что перезвоню чуть позже. В голову кровь ударила, страх сковал горло, заложил уши.

Неужели знает?

Сквозь вату слушала план лечения, советы, что есть при анемии, какие лекарства купить. С трудом дождавшись конца обхода, я сползла со своей койки и поплелась на полусогнутых в коридор, сжимая в повлажневшей слабой ладони телефон. Набрала Лёвку, только, когда нашла самую уединенную кушетку в длинном больничном коридоре.

- Привет, - просипела первая, увидев, что он взял трубку.

Секундное молчание в динамике красноречивей любых слов…

- Гулико, ты в больнице? – с нажимом.

- Да…

- Почему не сказала?!

- Только ночью попала, Лёв, - устало прикрыла глаза, - А сейчас обход был, поэтому не брала…

- Что случилось? И ты могла до обхода позвонить, - он явно был взвинчен от волнения, и потому сыпал и вопросами, и обвинениями вперемешку.

- Я спала до обхода.

- Что случилось? – повторил требовательно.

- Ничего, по- женски…Откуда ты узнал, что я тут?

- Дед приезжал, привозил посылку, и ему при мне твоя мать звонила…Что это за болезнь такая – «по-женски», Гуль? – не отставал Лёвка.

- Можно я не буду рассказывать, - взмолилась на это, - Не переживай, всё хорошо, скоро уже выпишут.

Ответом мне был раздраженный длинный выдох в трубку и тяжелая молчаливая пауза.

- Когда у вас часы приема? – чуть спокойней.

- Я ещё не знаю, сейчас подойду к посту и