Предатель. В горе и радости - Арина Арская
Я сжимаю переносицу и закрываю глаза:
— Я это скажу, потому что не хочу больше ничего слушать о Славе.
Зажмуриваюсь и расслабляю лицо, прогоняя липкое напряжение:
— Не был он хорошим человеком, — сглатываю и поясняю, если вдруг мои родители не поняли, про кого я говорю, — Вячеслав не был хорошим человеком.
— Лиль… — папа растерянно моргает и всматривается в мой профиль, — что ты такое говоришь.
— Он хорошо играл свои роли, — серьезно и без тени сомнения смотрю на отца, — я бы сказала, он был идеальным актером, но на деле, папа, нам всем не повезло дружить, любить, верить сумасшедшему мерзавцу. В нашей семье с Гордеем его имя теперь под запретом.
— Лиля, что… объяснись, пожалуйста, — по лицу папы пробегает тень черной тревоги. — Что произошло за эти часы?
Имею ли я право раскрывать отцу и матери, что они дружили много лет с извращенцем, манипулятором, тираном и обманщиком? Я сделаю им больно, гадко и лишу светлых лет дружбы с “хорошим и достойным” человеком.
— Он следил за мной, пап, — слабо улыбаюсь я. — Вячеслав. Следил. Я нашла фотографии с моих восемнадцати лет, а после мы с Гордеем в его ноутбуке нашли не только фотографии, но и видео с моим участием. И да, речь идет в том числе об обнаженке.
Пап бледнеет. Мама молчит.
— А еще он меня поил китайским чайком с гормонами, — мне тяжело выдерживать темный взгляд отца, — очень хотел третьего внука. У меня сейчас проблемы по-женски начались.
— Лиль…
Лицо папы кривится в недоверии, отвращении и в брезгливости, а еще в глазах вспыхивает бессильная ярость.
— Господи, — сипит мама. — нет… он не мог… как же так… нет… что за глупости…
— Но он мог, — теперь я разворачиваюсь к маме с кривой улыбкой. — Спасибо ему, что у него хватило ума или принципов, чтобы не насиловать меня… Хотя я думаю, что у него была фишка такая. Подглядывать, следить…
— Хватит, — мама поднимает ладонь в защитном жесте и встает.
Прикрывает рот пальцами, передергивает плечами и судорожно выдыхает.
— Вот, что изменилось за эти часы, — шевелю пальцами на ногах, разгоняя кровь. — Его смерть изменила все.
— Нет, — повторяет мама.
А папа продолжает смотреть на меня и не моргает. Сначала он побледнел, а теперь идет красными пятнами гнева:
— Я бы заметил… я бы понял…
— Что-то начал понимать лишь Гордей, — переплетаю пальцы в замок на коленях. — Только он, а мы? А я? — перевожу взгляд на отца. — Я тоже ничего не понимала.
По дорожке среди цветущих кустов к нам размашисто и уверенно шагает Гордей. Поправляет ворот, провожает взглядом воробья, который пролетает над его головой и похрустывает мелкой белой галькой.
— Я бы попросил оставить нас, — поднимается на ступеньки беседки. — И все, что было сказано моей женой, не стоит знать моей маме. Пока не стоит. Она все равно не поверит и не поймет.
Глава 56. Как ты будешь на меня ругаться?
Гордей поднимается в беседку, отступает с прохода и молча ждет, когда мои родители оставят нас.
Они тушуются под его прямым взглядом и спешно, суетливой уходят. Несколько шагов от беседки, и они оглядываются.
Вот теперь я вижу в их глазах запоздалый страх за меня. Они верят мне. Они же понимают, что я бы не стала врать в подобных гадких вещах, потому что выгоды для меня — никакой.
Я киваю маме и папе. Даю знак, что я в порядке. Что я сейчас в безопасности и что теперь можно сделать выводы, но не бояться.
Смотрю в их спины. Держатся за руки. Я думаю, что их ждут долгие часы недоуменного молчания, прежде чем они решат… если решат обсудить мои слова.
Возможно, они больше не поднимут эту тему. Потому что здоровому и адекватному человеку не захочется вновь касаться этой мерзости. И, в любом случае, уже ничего не исправить.
Гордей садится рядом на деревянную скамью и достает пачку сигарет.
— Как ты понял, что я сказала родителям правду? — едва слышно спрашиваю я.
— По их лицам, — вытягивает из пачки сигарету и сует ее в зубы, обреченно глядя на дом, — мама отказывается переезжать.
— Ну, ее можно понять…
— Как и любого из нас, — щелкает зажигалкой и сосредоточенно прикуривает сигареты от маленького оранжевого огонька, задумчиво прищурившись.
Я уже не кашляю от дыма.
Неужели привыкла?
Однако я все же говорю:
— Гор, может…
Он будто считывает мои мысли. Выдыхает дым, глядя на тлеющий кончик сигареты, и говорит:
— Последняя, — переводит на меня взгляд. — Слушай, ты правда не замечала, что от меня пахнет сигаретами.
Качаю головой.
Не замечала.
И для меня самой это дико понимать.
У сигаретного дыма едкий и сильный запах для человека, который не курит, но я не чуяла вонь горелого табака от Гордея.
Между мной и ним будто и правда была стеклянная стена.
У меня были обрублены все связи с мужем, и в этом отстраненном холоде я многое игнорировала в нем.
Своей волей Вячеслав смог изменить во мне даже восприятие реальности, в которой я отказывалась от Гордея и отодвигала его в сторону. И если он в стороне, то и запахи от него меня не интересуют.
— Это так страшно, — тихо признаюсь я.
— Да, страшно, Ляль, — Гордей вновь затягивается сигаретой. Усмехается. — А я все ждал, когда ты почуешь сигареты.
— Теперь почую, — с надеждой обещаю я. — Должна почуять. А ругаться могу по этому поводу?
Гордей стряхивает пепел и переводит на меня темный изучающий взгляд, под которым я теряюсь, будто сказала лютую глупость.
— А как ты собралась ругаться на меня из-за сигарет? — спрашивает Гордей, и я в его голосе пробиваются низкие хриплые нотки заинтересованности.
Это шанс пофлиртовать и позаигрывать с мужем? Или мне лишь показалось, что тон Гордея располагает к осторожному кокетству в беседке?
— Вариантов несколько, — отвечаю я. — Могу быть сварливой, истерично-громкой или… ммм, — задумываюсь, — не знаю… и занудой, которая будет каждый раз читать лекции, почему курить вредно. Выбирай,
