Я думала, я счастливая... - Марина Безрукова
* * *
Всю неделю Тамара провела в бесконечной беготне между Ольгой Ивановной, домом и больницей. Лёлька, убедившись, что мать, как всегда знает, что и как правильно сделать, тихо самоустранилась. Она только звонила по вечерам, уточняя состояние отца, и нехотя что-то бормотала про помощь деньгами, если потребуется. Ее слезы и страдания прекратились так же быстро, как и возникли вначале. Собственно, Тамара этому и не удивилась. Но размышлять о провалах в воспитании ей было некогда. С Женей общалась урывками, кратко рассказав ему, что произошло.
— Тома, я тебе не советчик, но…
— Не надо, Жень! Я и так знаю, что ты скажешь. Но пока вот так.
Женя общение не прекратил, но как-то отдалился, и Тамара это чувствовала по возникшим холодноватым ноткам в голосе, по сухим ответам. Николаю требовалась консультация хорошего травматолога и офтальмолога, и Тамара, кинула все силы на их поиски. Сбиваясь и смущаясь, попросила Женю узнать у его мамы, к кому лучше обратиться. Лишним не будет.
Что ею двигало? Тамара никому бы не призналась. Страх. Банальный человеческий страх. Тамара боялась, что Николай превратится в обузу, и эта обуза ляжет на ее плечи. А на чьи же еще? Вряд ли его беременная подружка или Ольга Ивановна найдут в себе силы ухаживать за ним. О Лёльке и говорить нечего.
Вечерами и бессонными ночами Тамара себя ругала. И особенно после разговоров с Женей. Он не давил, не уговаривал, но время от времени мог бросить фразочку, которая и задевала Тому, и соблазняла оставить эту жизнь и вновь вернуться в прекрасное время, когда она занималась только собой. Тамара злилась. Решимость уехать, оставив разбираться с этим кого угодно, росла. Но утром она сдувалась, как старый воздушный шар, уставший болтаться под потолком после праздника. Перестали блестеть глаза, под ними выступили синяки, а воспоминания о море поблекли.
Тамара медленно размешивала ложкой прозрачный желтый мед в чашке с травяным чаем и, чуть морщась, делала осторожный глоток, с тоской размышляя, как придется выйти из дома и поехать через весь город в больницу, чтобы повидаться с докторами. И снова хотелось всё бросить и убежать. Сделать вид, что она здесь ни при чем. Только вот добрые глаза Ольги Ивановны найдут ее за три моря, будут видеться повсюду и будоражить совесть.
Сосредоточенно рассматривая попавшие в чашку травинки, Тамара усмехнулась: «А со стороны, наверное, все думают: какая благородная и самоотверженная женщина! Несмотря ни на что, так переживает за мужа». С раздражением отставила чашку: глупости! Нет тут никакого великодушия и святости. Банальное нежелание стать сиделкой. А кто бы хотел такого?
Она встретилась с врачом и невнимательно выслушала диагнозы, уяснив одно — угрозы для жизни нет. «Значит, не обманула я Ольгу Ивановну», — стучала единственная мысль, не давая вникнуть в смысл слов доктора.
— В рубашке ваш супруг родился, — подытожил эскулап, заметив, что женщина слушает его рассеянно и отстраненно. — Может второй день рождения отмечать.
— А глаза? — вынырнула вдруг из омута свои размышлений Тамара. — Как его зрение? Он не ослеп? — и сама ужаснулась этому вопросу.
Так и представилась ей, как Николай, нелепо ощупывая стены и натыкаясь на углы, бродит растерянно по квартире. Кошмар. Она даже передернула плечами.
— Насчет зрения вам нужно с офтальмологом поговорить, это не ко мне, — серьезно ответил доктор. И помолчав, добавил:
— Если хотите, вы можете навестить мужа. Только ненадолго.
Тамара испугалась. Ей совсем не хотелось видеть Николая в беспомощном состоянии, да еще и полуслепым. Но пожилой врач смотрел так сурово, будто проверяя ее добродетель, что Тамара стушевалась и закивала головой.
В палате Николай был в одиночестве. Понемногу он вспоминал все события того дня. Поездка к Тимуру, потом трамвай, а вот дальше… Что было дальше? О Соне никто ему ничего сообщить не мог, а телефон, хоть и с разбитым экраном, но уцелевший, лежал бесполезным грузом на тумбочке. Он давно разрядился. Больше всего беспокоили глаза, повязку ему так и не сняли. Он приставал ко всем с расспросами, испуганно вглядывался в черноту и постоянно ощупывал бинты пальцами. Вдруг ему послышался женский голос. Со слухом у него тоже беда, постоянно звенит в одном ухе, но свое имя он различить сумел.
— Соня! Сонечка! Это ты? — просиял он, вытягивая вперед руки.
Тамара словно натолкнулась на стену. Никаких сил подойти к мужу не осталось. Она тихо развернулась и вышла в мерцающий лампами коридор.
Глава 30
Соню выписали домой. Никто ее не встречал, но это было и неважно. Главное, разузнать о Коленьке — жив ли? Не могла больше ни о чем думать, даже собственное здоровье ее почти не волновало. С ребенком всё хорошо, а на запястье ей надели специальную лангетку. Есть небольшое сотрясение и на лице подсохшие царапины, но со временем это всё пройдет. У врачей она опасений не вызывала.
Дома Соня принялась искать телефон Лёли. Созванивались, когда она делала для нее фотографии, но сохранить номер в контактах не удосужилась. В последний раз, они виделись все втроем, Оля была холодна и всё время неприязненно поглядывала на ее живот. Соня даже закуталась в платок поплотнее, лишь бы скрыться от злобного взгляда Ольги. В их общении появилось заметное отчуждение, но Соня не сильно переживала по этому поводу. Пусть с ней общается только Коля, а она, Соня, как-нибудь уж обойдется. Расстраивать Коленьку ей не хотелось, поэтому она терпеливо сносила редкие визиты и звонки его дочери.
Соня металась по квартире, рылась в бумагах, листала тетрадки, потом замирала и, закрыв глаза, пыталась себе представить, на чем и где она могла записать цифры, от которых теперь зависит ее жизнь. Ей было обидно, что Лёля даже не сообщила ей о состоянии своего отца. А может, и у нее телефон не сохранился? Она устало присела на диван. Всё тело
