В глубине тебя - Фло Ренцен
— Как вы там… — начинаю было, но Каро отмахивается от вопроса:
— Нормально. Шакшука на ужин — к такому быстро привыкаешь.
— Мне б кто-нибудь сделал… — соглашаюсь я. — У нас тут только «Мечта моряка»…
— Ты подумала над моим предложением?
— Насчет радиолога? Мгм… — пьяно рапортую я. — Валяй. Срастется.
— Ясно. Иронизируешь, как всегда, думаешь — ничего. С кем пила?.. А, ну слава Богу, не с… Скажи, а вот представь, вы с ним снова схлестнетесь — когда Рик женится на Нине, ты все так же будешь спать с ним?
Так, видимо, в Израиле сам воздух целебный — хоть она еще и дня там не живет, но это вдруг уже больше не моя бедненькая «больнушка» Каро. Мне даже на мгновение кажется, что открытия последних месяцев мне приснились и мы с ней реально общаемся по «старой» дистанционке, я тут, она — в Милане. И то ли я такая пьяная, то ли впечатление мое настолько сильное — у меня даже восприятие ее само по себе переключается, становится почти совсем «тогдашним».
А Каро со своей дистанционки не только мне анализы устраивает — у нее ж еще другая подруга есть — и тоже лучшая. Даром, что это у меня сейчас полуотключился мозг — она ведь и ее жалеет.
Но даже полуотключившемуся мозгу больно, когда его бомбят чистым маразмом.
— Я поняла, в чем твоя проблема, — продолжает Каро.
— Да, да… Полвека без сна… Алкоголь там и сям. Не ужинаю нормально. И не обедаю. Я — хроник. Еще подруга подсиживает… А теперь…
— Нет. Не отключай меня. Не отключай.
— Прости, Каро, устала жутко. Давай потом договорим.
Желаю ей хорошего первого дня на новом месте и, не дожидаясь ее, сбрасываю.
Но Каролин, когда ей надо, с живой не слезет, и через пару минут мне приходят ее надиктовки — одна, потом другая.
Я этого не слышу, потому что сплю уже. Отсыпаюсь долго и даже прозевываю, когда отправляются Рози и Сорин. А, один черт — в аэропорт не пускают провожающих.
* * *
Глоссарик
Нойкёлльн — район Берлина
патчворк — имеется в виду «лоскутная» семья, в которой у родителей есть дети от прежних отношений
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ Сан-Суси
«Анализ» Каро я прослушиваю не сразу, а много позже, когда, проспавшись и приняв душ, принимаюсь убирать дома.
Когда-то в моем детстве мама смотрела русский фильм. В том фильме женщина в косынке на свежевымытой голове стояла дома на табуретке, мыла люстру. Там, кажется, был выходной — и у меня выходной. А еще она прямо на табуретке разговаривала с кем-то по телефону, но телефон у нее смешной был, старый, с резиновым проводом «завитушкой». Красивый.
У меня нет такого винтажного телефона, и я не повязываю косынки поверх мокрых волос.
«Консультация» Каро не уместилась в одну запись. Чую недоброе, но, посмеиваясь, начинаю прослушивание.
«Итак, дорогая подруга, я задалась целью спасти тебя от неминуемого одиночества, в которое ты катишься на всех парах. Да ты и сама это знаешь. А я знаю, что ты сроду не спросишь у меня совета, вот и решила разложить тебя по полочкам. Без твоего разрешения.
Проблема, как я тебе сказала, в тебе. С каких пор ты стала такой властолюбивой, Кати?..»
На этом душераздирающем вопросе Каро сделала эффектную паузу и отправила мне первую запись.
— С каких пор, хм? — спрашиваю у самой себя. — С каких пор ты стала властолюбивой? Рикки, фу!!!
Заскучавший пес тащит в зубах мой новый лифчик.
— Так, я кому говорю — фу! А ну, отдай! — едва не навернувшись, соскакиваю с табуретки, обрушиваю на пса лавину бесполезной текстовки, которая для него, несомненно, не что иное, как бессмысленный шум. Но я пока не научилась давать отрывистые, четкие команды, как и его не приучила команды эти выполнять. Боюсь, Рикки уже решил для себя, кто у нас вожак стаи. Так что, думаю, какое уж там властолюбие…
Эвакуировав лифчик, забираюсь обратно на табуретку и запускаю вторую запись:
«Подчастую качества, незаменимые на работе, в личной жизни до добра не доводят. Я уже говорила тебе, что тебе не подходит Рик и что именно тебе я такого, как он, не желаю. Вы разрушительно влияете друг на друга. Вот взять, к примеру, ваши недавние скачки. Ты не пожелала под него подстраиваться, но и использовать его, как он — тебя, была не в состоянии. Ты думала, ты размышляла. Раз он страдает без тебя, зачем тогда ушел? Ты наказала его раньше за неповиновение, отправив к Нине. А затем ты опять его наказывала, Кати. За то, что он, даже такой издроченный разлукой, не приполз назад к тебе, не согласился быть безраздельно твоим. Не согласился на любую схему на твоих условиях…»
— Это ты запуталась, дорогая подруга, — возражаю ей вслух, тщательно выковыривая грязь из плафона на люстре. — Все с точностью до наоборот — это он, а не я… он хотел, только я не согласилась…
«…Ты держала его подле себя, не подпускала слишком близко, но и не прогоняла» — неумолимо втолковывает мне из колонки голос Каро. — Давала ему дозу, как он — тебе. Вы оба ненормальные, но ты… ты хуже. Да, ты стала властолюбивой и твое властолюбие может тебя погубить. Ты сейчас не обидишься на меня за эти слова. Ты не рассердишься, если я скажу, что ради тебя самой нам нужно начать тебя исправлять. Возьмем, к примеру, меня — я многое поменяла в себе, на многое решилась. Я думала, что даже поделиться с тобой собственным опытом не могу — тебе это не подойдет. Но… Помнишь, я говорила о родственнике Симона. Я потом расскажу тебе о нем немного, а ты подумай. Никто тебя никуда не гонит — просто рассмотри, как вариант. Но будь готова поступиться приобретенным тобой качеством, Кати».
Еще какое-то время у меня в ушах звенит вердиктом:
«Кати… Ка-ти…»
— Кто вообще придумал, что меня звать Кати? — наездливо спрашиваю у чистильного ершика, слезая с табуретки.
Надуваю щеки.
— Властолюбица Кати, — грузно и мощно трублю своему отражению в зеркале, вооружившись ершиком на манер колючего скипетра, а тряпкой, собранной в комок, потрясаю, как грязной, пыльной державой.
— Катарина Не-Знаю-Какая.
Русская императрица ведь немка была. Только во мне, раскрасневшейся, растрепанной, с опухшими от нотаций ушами нет и сотой доли ее дородной величественности.
— Просвещенный абсолютизм… —
