Ирина Волчок - В Калифорнии морозов не бывает

— Вас какие документы интересуют? Паспорт устроит? Хотя ну его, этот паспорт, там фотография не очень удачная. А членский билет не хотите посмотреть? Вот здесь фотография ничего. Только фамилия другая. Но какая разница, да? Вас ведь не смущают такие пустяки? Ну, что же вы не смотрите? Смотрите скорее, мы ужасно опаздываем.

Гаишник сказал:

— Доброго пути.

Она кивнула, повернулась и пошла к машине. Гаишник пошёл за ней, как привязанный. В вытянутой руке он нёс её сумку. Я хотел забрать у него эту сумку, но он отдёрнул руку и спросил:

— Это кто?

При этом на меня даже не посмотрел. Я сказал:

— Я бы тоже хотел это знать.

Раньше мне просто в голову не пришло бы так говорить с представителями власти. Даже хотя бы и с гаишниками. Но гаишник кивнул, как будто я исчерпывающе ответил на его вопрос. Я тогда подумал: наверное, я тоже со стороны вот так же выгляжу. Как сумасшедший.

Она села в машину, выглянула в раскрытую дверцу и протянула руку. Гаишник отдал ей сумку и опять сказал:

— Доброго пути.

Она ответила:

— Спасибо, сержант Калинин. Быть вам генералом. Спокойного дежурства.

И захлопнула дверцу.

Гаишник опять отдал честь, и опять у него пальцы к виску будто приклеились. И на меня он не смотрел. Даже не вспомнил, что права так и не проверил. Я сел за руль, мы тронулись, а гаишник ещё долго стоял и смотрел нам вслед. Я его видел на дороге, пока можно было различить в зеркале заднего вида. Марк на заднем сиденье хихикал себе под нос. Она спокойно сидела и молчала. Я спросил:

— Зачем вы с ним говорили?

Она серьёзно сказала:

— Чтобы загипнотизировать.

Я опять не понял, шутит она или нет, и спросил:

— Вы владеете техникой гипноза?

Она вздохнула и сказала:

— Боже упаси.

Марк громко захохотал, а потом сказал мне:

— Ты что, не понял? Ты же сам рассказывал, что тебя всегда останавливают, чтобы машину поразглядывать. Пока не разглядят — не отпускают. А мы и так поздно приедем. А есть уже очень хочется. Ну вот, надо было этого парня отвлечь. А то бы он ещё товарищей позвал, чтобы тоже на машину посмотрели. А чтобы на неё посмотрели — кто же товарищей позовёт?

Она молча кивнула. Я тогда подумал: она прекрасно осознаёт, какое впечатление производит на людей. Прекрасно осознаёт. Просто почему-то не пользуется этим. Этот случай, с гаишником, — единственный раз, который я видел. Может, я просто не видел других подобных случаев. Может, она уже не раз людьми манипулировала. В другой раз мне это не понравилось бы. Но тогда я просто подумал, что это очень полезное умение, хорошо бы и самому так научиться. О том, что она может и мной так управлять, даже не подумал. И моё сумасшествие с этим её умением не связывал. Я очень тонко чувствую, какого человека следует опасаться, а какого — нет. Никогда не ошибаюсь. Я с самого начала почувствовал, что её опасаться не надо. Я тогда ещё подумал: наверное, все наши к ней так хорошо относятся потому, что тоже чувствуют, что её не надо опасаться. Ведь у нас работали молодые люди из такого круга, где чувство на опасность впитывают с молоком матери. Я знаю, иногда они даже друг друга опасались. А её — нет, никто. Наверное, поэтому так хорошо относились.

Мы, наконец, приехали, я отдал Марку ключи от дома и сказал:

— Вы пока там устраивайтесь, мне ещё машину надо загнать, а то неудобно на улице оставлять, здесь часто ездят, у всех соседей машины есть, так чтобы не мешала.

Марк захихикал и сказал:

— И чтобы не сглазили… Где продукты-то? Давай, я уж заодно отнесу.

Я вынул из багажника пакеты и отдал ему, он пошёл в дом, а я стал открывать ворота. И всё время потихоньку посматривал на неё. Она не пошла в дом, стояла, облокотившись о штакетник, и смотрела на дом, как дети иногда смотрят в окно троллейбуса. Я не выдержал и спросил:

— Вам нравится?

Она оглянулась на меня и ответила с непонятным выражением:

— Палаццо.

Я загнал машину во двор, закрыл ворота, вышел через калитку на улицу и подошёл к ней. Она всё так же стояла — как-то очень по-деревенски, я видел, как в деревнях бабы часто стоят, облокотившись о забор, и разговаривают с соседями. Я тогда подумал, что и здесь, на этой улице, возле моего дома, она выглядит как-то неуместно. Это её платье, и туфли на таких каблуках, и ещё серьги. Экзотическая бабочка, которая никогда не залетает в наши широты. А её деревенская поза — это как если бы экзотическая бабочка, которая каким-то чудом всё-таки залетела в наши широты, села бы не на розу, а… на мусорную кучу, например. Её деревенская поза тоже была неуместна.

Я взял её за руку и повёл в дом. Она шла рядом со мной по мощённой камнем дорожке под сплетёнными над головой яблоневыми ветками, не оглядывалась, молчала. В доме осветились окна на первом этаже — Марк включил электричество. В моей руке шевельнулись её пальцы, она приостановилась, посмотрела на окна и опять сказала:

— Палаццо.

Я выпустил её руку, взял её за плечи и повернул лицом к себе. Она подняла своё прекрасное лицо, свои прекрасные глаза, внимательно посмотрела на меня и спросила:

— Что?

Она часто задавала этот вопрос, многим: «Что?» С таким выражением, будто ожидала услышать что-то очень интересное. Многих этот вопрос ставил в тупик, такие вопросы всех в тупик ставят. Только Марка этот вопрос в тупик не ставил, ему всегда было, что ответить. Он сразу начинал болтать о чём попало, как заведённый, а она слушала с таким видом, будто именно об этом и спрашивала. А я не знал, что отвечать. И на какую тему. И вообще — о чём она спрашивает? Что — «что»? Что я должен сказать? Что я могу ей сказать? Я ведь ещё ничего толком даже не узнал о ней. Я смотрел в её прекрасное лицо и молчал. Она опять спросила:

— Что?

Я тогда подумал: наверное, я сейчас выгляжу, как тот гаишник на дороге. Совершенно сумасшедшим. Я подумал, что главное — это не сказать какую-нибудь глупость, и сказал:

— Уж слишком ты красивая.

Она вздохнула, кивнула головой и сказала:

— Ну, что ж теперь делать…

Я тоже вздохнул и сказал:

— Да, теперь уж ничего не поделаешь.

Она, кажется, улыбнулась, повернулась и пошла к дому. Я пошёл за ней. Ни о чём не думал, только будто чего-то ждал.

Я только потом заметил, что нечаянно перешёл на «ты». Я планировал, что надо было выпить на брудершафт — и тогда перейти на «ты». Я даже думал, что можно будет поцеловать её. Не планировал, но всё-таки думал. А тут как-то нечаянно сказал «ты», не планируя. Я ожидал, что она сделает мне замечание. Но она даже внимания не обратила. Я тогда подумал: ведь это на самом деле пустяк. Для всех пустяк, и для неё наверняка тоже. Почему я такой пустяк специально планировал? Только время зря потратил.