Ева Модиньяни - Единственная наследница
Чезаре молча выслушал ее и сказал ту единственную фразу, которая в своей простоте могла ей помочь:
– Господь пожелал взять их к себе, Джузеппина. Теперь они вечно живут в его свете.
– Я много молилась за них, – ответила она с тяжелым вздохом. Лицо ее было еще привлекательно, но в нежной красоте его уже проявлялась смиренная грусть, точно предчувствие судьбы старой девы. – Но не стой же в дверях, – спохватилась она. – Входи же, Чезаре! Входи.
Джузеппина принялась хлопотать вокруг очага, подкладывая дрова в огонь, который тут же начал сыпать искрами. Единственный признак жизни в большой опустевшей кухне, в которой когда-то было так тесно и так пусто теперь.
– Я думала, ты будешь одет по-солдатски. – Она ходила от стола к очагу, от очага к столу, мешая слезы и улыбки, еще не веря в возвращение брата. – Это и в самом деле ты, – повторяла она, покачивая головой и трогая его.
– Мундир я выбросил, – сказал он. – Войну нам тоже надо забыть.
– А у меня, – сказала она жалобно, – даже угостить тебя нечем. Ты, наверное, голоден. Что мне приготовить для тебя?
– Успокойся, – сказал он мягко. – С тех пор как я появился, ты только и делаешь, что волнуешься или плачешь.
– Ты извини, – сказала она. – Я должна привыкнуть к тому, что ты снова здесь. Господи, как же ты изменился! Взрослый мужчина. Синьор. Я и в самом деле тебя не узнала.
– Тебе придется привыкнуть ко многим вещам. – Он встал со стула и твердо оперся руками о стол. – Мы переезжаем отсюда, Джузеппина.
– Дева Мария, куда же мы поедем? – удивилась она.
– В другой дом. В настоящий дом. С водопроводом и туалетом. Там у тебя будет ванна с горячей водой всякий раз, как только захочешь.
– В другой дом? – Она была поражена. – Существует ли для нас такой дом?
– Существует, и я уже снял его. Ты довольна?
– Но где он? – Она не могла поверить его словам. Неужели брат и в самом деле не шутит?
– Это прекрасная квартира в новом доме на корсо Буэнос-Айрес. Я заключил договор при посредничестве одного человека, с которым познакомился на фронте. Собирайся. Поедем посмотрим ее. – Он достал бумажник и вынул две огромные купюры по тысяче лир. Развернул их, как волшебные разноцветные полотнища, и протянул ей. – А это деньги, чтобы обставить квартиру. Об этом придется позаботиться тебе.
Румянец залил ее бледное лицо.
– И ты думаешь, я смогу распорядиться такими деньгами? – сказала она, глядя на эти радужные бумаги, которые стоили целое состояние. – Ты в самом деле думаешь, что я…
– У меня не будет на это времени, Джузеппина. – Он был уже на пути к новой цели. – Мне нужно, чтобы ты заботилась о доме. Нас ведь двое теперь.
– Я сделаю все, что смогу, – согласилась она, подчиняясь брату, авторитет которого был в ее глазах неоспорим. Эта неожиданная ответственность, которая легла на нее теперь, заставила девушку почувствовать себя другой, приглушив немного печаль в ее смиренном взгляде.
Чезаре огляделся вокруг, и тоска захлестнула сердце. Где те дни, когда они дружно жили здесь всей семьей? Сначала отец, потом мать, потом Серафина и младшие братья – все умерли.
– У нас будет теперь совсем другая жизнь, Джузеппина, вот увидишь.
С нищетой, которая окружала их здесь, будет покончено. Подумать только, на этом убогом матрасе из сухих кукурузных листьев, под зеленым выцветшим одеялом, он проспал почти всю свою жизнь.
– Как ты изменился, – восхищенно сказала ему сестра. – Ты не похож теперь ни на кого из нас.
– Мы все изменились, Джузеппина. Война всегда что-то меняет в людях. – Он подумал о своей матери. Будь она жива, изменилась бы она? Он с нежностью вспомнил ее еще молодое лицо со следами усталости, ее мягкие каштановые волосы, красиво собранные на затылке в пучок. «Мама», – мысленно произнес он, и его охватило волнение.
– А наша мебель? – спросила сестра, показывая на убогую обстановку.
– Кто-нибудь заберет ее себе, – небрежно ответил Чезаре под недоверчивым взглядом сестры.
– Так, значит, мы и в самом деле богаты, – пробормотала она с некоторым опасением.
Парень улыбнулся.
– Скажем так – обеспечены.
– А как же мамины вещи? – Тугой комок сдавил Джузеппине горло, она едва не расплакалась. – Ведь это мамины вещи, – повторила она, подавляя рыдания. Ее страшил такой внезапный разрыв с прошлым, и она хваталась за любой предлог, чтобы задержаться в нем еще на какое-то время.
– Даже если мы будем цепляться за свое горькое прошлое, – произнес Чезаре, – оно все равно от нас убежит. И слава богу.
– Хорошо. Пусть все так и будет, – помолчав, согласилась она. – Оставим все вещи соседям. Кроме свадебной фотографии.
Она пошла в комнату матери за фотографией, которая вызывала у бедной Эльвиры так много воспоминаний. На ней Чезаре снова увидел мать молодой и красивой, в платье с узкими рукавами, застегнутом у ворота золотой брошью, которую Анджело ей подарил. Анджело, его отец, кроткий великан, стоял рядом с выражением наивной важности на лице. Это был добрый малый, но без особого полета – рабочая лошадка, как впервые подумал он об отце.
– Мы оправим ее в серебряную рамку, – сказал он, возвращая сестре фотографию. Наморщил лоб, вгляделся получше в снимок и передумал. – Нет, мы оставим все так, как есть. Мама не поменяла бы эту простую рамку даже на золотую.
– Сделаем так, как ты решил, – сказала Джузеппина, взгляд которой все время останавливался на пестрой расцветке банкнот.
– Возьми их, – велел ей брат, – и с этого момента ты будешь вести дом.
– Я буду записывать все расходы, так ты сможешь проверить их. – Это было доказательство усердия и послушания.
– Никому не говори об этих планах, – предупредил он. – Новый дом – новая обстановка. То, что люди должны знать, – добавил он строго, – я сам им скажу. Пока ты соберешь тут свои вещи, я схожу к дону Оресте. Хочу поздороваться с ним.
Глава 32
– Значит, ты вернулся, – улыбаясь, сказал ему старый священник. – И вернулся мужчиной. Ты кажешься сыном синьора. А это? – спросил он, показывая на шрам, который виднелся на правой щеке.
– Так, царапина, – постарался избежать докучного разговора о войне Чезаре.
– Я рад снова видеть тебя, – радушно похлопал его по плечу дон Оресте. – Ты изменился, но глаза остались все те же: голубые, прозрачные и твердые. – Сын доброй Эльвиры, этот гадкий утенок из барака у Порта Тичинезе, уже превратился в лебедя, но дон Оресте не знал еще, в белого или в черного.
Они сидели, старик и юноша, в полутьме ризницы, пахнущей ладаном и тем особым запахом, что исходит от дубовых шкафов с церковной утварью. Дон Оресте разлил по бокалам вино из старой темной бутылки.
