Милфа (СИ) - Маша Малиновская
Илья погиб.
Его убил этот Белый.
Сгубил его.
Нет. Нет. Нет. Это не может быть правдой. Только не он. Только не сейчас. Только не так.
Я кладу руки на грудь, пытаясь удержать то, что вот-вот разорвётся. Но внутри всё уже падает, рушится, крошится, как ледяная глыба под солнечным светом. Слёзы льются, но я даже не чувствую их. Только боль. Боль. Боль.
— Лиль…. — устало говорит Евгений, а до меня его голос будто с опозданием доносится. — Похороны завтра. Ты придёшь?
— Похороны? — выдыхаю едва слышно, потому что горло отняло способность говорить. У меня больше нет голоса.
— Ну как похороны… Там пожар был. Прощание. По-человечески же надо как-то…
— Я.… приду, — выдавливаю, задыхаясь от боли.
Женя отключается, а меня сворачивает на полу от беззвучных рыданий. Я даже не могу вдохнуть, чтобы закричать. Слишком больно. Словно нож под рёбрами.
Я могла бы жить вдали от него, могла. Но как теперь дышать, зная, что его больше нет?
51
Похороны Ильи.
Даже само словосочетание звучит, как чужая абсурдная фраза. Как какая-то невероятная глупость, в которую сложно, просто невозможно поверить.
Я иду по аллее кладбища, едва переставляя ноги. Чисто механические движения. Робот.
В голове пусто. Ни мыслей, ни чувств. Утром зеркало явило мне страшную картину — лицо опухло от слез, веки горят. Под глазами синяя тень бессонных ночей. Кожа серая, как бетон под ногами.
Я не помню, когда ела в последний раз. И не хочу. Мутит с самого утра.
Людей не очень много. И я даже не рассматриваю тех, кто пришел.
Гроб закрытый. Сказали, что останки обгорели, личность опознали по ДНК. Я стою, смотрю на этот ящик, и не могу поверить.
Он там? Правда?
Мой Илья?
Его действительно больше нет?
Мне хочется закричать, но я просто стою.
Не плачу. Не дышу.
И сама омертвела насквозь, до самых костей.
Молчу, потому что я — жена его дяди. Я не могу открыто выразить скорбь по любимому человеку. Иначе меня просто прогонят, как шлюху.
Возле меня Евгений. Его глаза красные, он сдерживает слёзы, но плохо получается. Я кладу ладонь ему на плечо, и он благодарно кивает.
Мы не говорим. Бессмысленно говорить.
Я вижу женщину в чёрном. Ее лицо мне незнакомо, но в ее чертах угадываются очертания Ильи. Его мать. Я подхожу, тихо называю свое имя. Мы смотрим друг на друга, и на миг мне кажется, она всё понимает. Всё знает.
Неужели он сказал ей?
Она кивает, прикусив губы.
Я хочу рассказать. Сказать, что он был мне… что он значил для меня. Но слова застревают. Сейчас это совсем неуместно. Может, позже. Когда-нибудь.
Потом я ухожу. Не могу больше. Слишком тяжело.
Я иду, сама не зная куда.
Город кажется чужим. Воздух густой, как вода. Дышать сложно. Рёбра будто в стальных тисках сжаты.
Люди проходят мимо, а чувствую себя тенью. Прозрачной, мутной, никому не нужной.
Покупаю в автомате кофе и делаю несколько глотков. Голова почти сразу начинает кружиться, потому что я со вчера ничего не ела. Это неприятное чувство, но я ловлю его жадно, потому что это хоть какое-то ощущение, что-то кроме ступора и боли.
В сумочке вибрирует телефон. Встряхнув головой, чтобы немного прогнать головокружение, я достаю смартфон.
Номер клиники.
Срываюсь на короткий вдох и беру трубку.
— Слушаю.
— Лилия Андреевна? Мы хотели сообщить, что Романа Константиновича перевезли к нам. Всё прошло спокойно.
— Спасибо. Я…. переведу оплату. Пожалуйста, позаботьтесь о нём.
— Конечно. Доктор проведет осмотр и свяжется в вами.
— Хорошо.
Я отключаюсь и долго смотрю на чёрный экран телефона.
Мысли вязнут. В голове странный, тяжёлый вакуум.
Кое-как я беру себя в руки и иду домой. Долго. Пешком.
Немного пошатывает, но в конце концов я добираюсь.
Пытаюсь поесть — грею суп, сажусь с ложкой…. и через минуту меня выворачивает. Снова и снова. Выходит только кофе, а потом желудок просто сжимается в болезненных, изнуряющих спазмах. Кажется, будто мое тело хочет его исторгнуть.
Ноги дрожат, сердце колотится.
Я списываю на нервы.
Ползу в кровать, заворачиваюсь в плед. Всё тело сжимается, как будто я крошечная точка, в которую схлопнулся целый мир. Трясёт так, что зубы стучат. Сердце ноет.
Я засыпаю в каком-то полуобмороке, а через пару часов вскидываюсь от стука в дверь.
Это Люба.
Едва я открываю дверь, как она бросается ко мне и крепко-крепко обнимает.
— Господи, Лиля, да ты же горишь вся! — озабоченно говорит сестра, приложив руку к моему лбу. — И на ногах едва держишься.
— Да просто… — даже не знаю, что хочу сказать. Я будто в вязком тумане теряюсь, мысли тормозят.
— А-ну давай быстро в постель, дорогая!
Я не сопротивляюсь. Позволяю ей уложить меня, дать воды. Люба приносит мне жаропонижающее, укутывает в одеяло, словно я маленький ребёнок. Пока она хлопочет на кухне, я пытаюсь просто дышать.
Но это сложно, потому что перед глазами калейдоскопом мелькают картинки. Как те рассыпанные фото, только на них не пошлые изображения, на них другое — улыбка Ильи, его пронизывающий взгляд, его губы…
Это все не могло не быть настоящим.
Не могло.
Он ведь не смог в итоге предать меня, не смог. Он боролся, он пытался… И за это поплатился жизнью.
Внезапно обжигающая, болезненная правда прокатывается огнем по коже. Пронзает грудь тысячами острых игл. Я резко сажусь и зажмуриваюсь, потому что картинка за мной вставать не спешит.
Это я…. я виновата. Из-за меня он пошел против группировки и против этого Белого. Из-за меня его убили.
Как.… Боже, как мне теперь с этим жить?
Люба приносит бульон и буквально вливает в меня несколько ложек. А потом долго сидит рядом и гладит по голове, пока я плачу, и пока меня не сваливает в тяжёлый, беспросветный сон.
Следующие два дня я почти не двигаюсь. Меня бросает то в жар, то в озноб. Тошнит от света, от звуков, от запахов. Я будто рассыпаюсь.
Люба берет на работе отгулы и сидит со мной, не отходит ни на минуту. Заставляет что-то есть, что-то пить, глотать какие-то таблетки.
Мне кажется, если бы не она, я бы не выжила в эти дни. Просто растворилась бы в своей бесконечной оглушительной боли.
Когда становится чуть легче, я, шатаясь, выбираюсь из квартиры и иду в клинику. Смотрю на врача, будто через стекло.
Объясняю, что со мной. Та кивает, задает вопросы.
