Американский принц - Сьерра Симоне
Это — то же лицо, в которое я смотрела, когда произносила свадебные клятвы… те же высокие скулы, тот же гордый лоб, такие же полные твердые губы. Но кое-что все же отличается — под его глазами залегли тени, вызванные недостатком сна, которые совсем недавно почти полностью исчезли, теперь же вернулись. Его глаза наполнены мыслями о чем-то темном, полны грустных размышлений, и я вижу морщинку, залегшую между бровями, выдающую его волнение.
Я тянусь к этой линии, пытаясь разгладить ее большим пальцем.
— А тебе как спалось?
Он пожимает одним плечом.
— Я практически не спал. Я наблюдал за тобой.
— Должно быть, было скучно, — замечаю я.
Он качает головой, и, подражая моему движению, тянется рукой к моему лицу, чтобы погладить его большим пальцем.
— Я могу поспать в любое время. А увидеть тебя в безопасности моих рук… это мне было нужнее, чем несколько часов сна.
Безопасность.
Что-то ужасное давит на меня, вонзаясь в мозг ногтями и зубами, и я напрягаюсь. Все еще чувствую на себе руки Мелваса, ощущаю вкус яблок во рту. Чувствую грубую руку, потирающую мой лобок.
Я отодвигаюсь от своего мужа, тяжело дыша, и он позволяет мне это сделать, но перекатывается ко мне, удерживая свой вес на локтях и коленях, чтобы не прижимать меня, однако я все еще нахожусь в ловушке его тела. Он прижимает ладонь к моему лбу, его зеленые глаза, единственного и неповторимого цвета во всем мире, внезапно потеряли всю яркость и глубину. Я не могу вынести его взгляд, не сейчас, когда чувствую призрак грубых прикосновений Мелваса, когда ощущаю во рту вкус тех ужасных яблок.
— Грир, — тихо говорит Эш. — Посмотри на меня.
Неохотно и прилагая огромные усилия, я делаю то, что он хочет.
— Я здесь для твоего гнева, страха и стыда. Выплесни все это на меня, Грир. Ударь меня ими, сожги, выцарапай всё на моей коже. Выплачь, прошепчи, прокричи их. Я хочу прочувствовать все. Я возьму все это, потому что обещал заботиться о твоей боли и твоем удовольствии, ведь так? Разве это не боль? — Я слегка киваю, и он продолжает, — Значит, она принадлежит мне?
Он не может знать, не знает, что это за хаос. Мои чувства — зал из зеркал, искаженных, растянутых и гротескных, и все же, когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть в одно из них поближе, то вижу в стекле все дешевые трюки, которые делают его таковым. Я понимаю, эти чувства, если попытаюсь, я даже могу назвать их своими в каком-то странном абстрагированном роде. И все же, в тот момент, когда я усиливаю концентрацию, извращенные образы возвращаются пустой насмешкой над настоящими ощущениями и реакциями.
Я не хочу всего этого — тогда, как он может этого хотеть?
Изо всех сил пытаюсь выразить всё словами, но не могу.
— Это не твоя проблема, — говорю я ему, отворачиваясь от Эша, чтобы посмотреть на Эмбри, который все еще глубоко спит и храпит.
Муж нежно поворачивает к себе мою голову, но в этой нежности чувствуется неизбежность, как неизбежны океан или ветер. Я могу сопротивляться или отказаться, но, в конце концов, он победит. Не посредством силы и принуждения или чего-то в этом роде, а из-за своей воли, из-за исключительной неумолимой воли, которая, в конечном счете, сокрушит меня, как бы я ни старалась.
— Пусть это будет моей проблемой, — говорит он.
Я снова позволяю ему повернуть мою голову, позволяю ему выжечь внутреннюю часть моей души этим его взглядом короля, который ничего не упускает из вида.
— Ох, принцесса, — говорит Эш с неподдельной печалью в голосе.
— Не жалей меня, — шиплю я. Не знаю, почему это меня рассердило, почему его доброта меня расстроила, но именно это я сейчас чувствую.
— Я бы не посмел, — говорит он. — Думаешь, я испытываю жалость к тебе? Думаешь, считаю тебя слабой?
Эш встает на колени, и что-то в его позе заставляет мое сердце биться немного быстрее. Все дело в том, как преднамеренно расслаблены его плечи, как руки небрежно лежат на раскрытых бедрах. Он обнажен, его полу-возбужденный член прижат к бедру, но из-за этого Эш не кажется менее опасным. На самом деле, каким-то образом это делает его ещё опаснее, как будто даже подобие цивилизованного поведения исчезло у него вместе с одеждой.
Хотя то, как он наклоняет голову и изучает меня, очень цивилизованно. Очень спокойно.
— Встань у кровати.
— Сейчас мне не хочется играть в эти игры, — угрюмо говорю я.
— Это не гребаная игра. Встань у кровати.
Смотрю на него, сузив глаза, все противоречивые чувства во мне сменяются одним: гневом.
— Отвали.
— «Отвали» — не твое стоп-слово, ангел. Ты можешь злиться на меня, можешь говорить все, что захочешь, но если ты не скажешь «Максен», ничего не изменится. — Эш указывает на сторону кровати, у которой я должна встать. Теперь его член полностью тверд. — Делай, что говорю.
Я прикусываю щеку изнутри. Свирепо смотрю на него. Как, черт возьми, он смеет указывать мне после всего того, через что я прошла? После того, что со мной сделали? Гнев выводит меня из пустого замешательства, разбавляя всепоглощающую грусть, и я встаю с кровати, становясь рядом с ней, попутно сваливая одеяла в беспорядочную кучу, делая своё тело как можно более недоступным, поворачиваюсь спиной к Эшу и скрещиваю руки на груди.
Я слышу тихий смешок, как будто моя вспышка раздражения кажется ему милой, а не является выражением чувств взрослой женщины. Поворачиваюсь, чтобы сердито на него посмотреть, но замираю из-за выражения его лица, на котором сверкает улыбка чистого обожания и любви.
— Ты — испорченная принцесса, — говорит он мне, сжимая одеяла в кулаках. — Мне не терпится тебя за это наказать.
Я открываю рот… ну, я даже не знаю… Чтобы сказать ему, какой он ублюдок, какой он равнодушный долбанный мудак. Чтобы рассказать ему, как странно в моем сознании ощущается то похищение, словно я надела плащ из крапивы. Двинешься в одну сторону, и твое тело ужалит. Двинешься в другую, и будешь спасена от жалящих волосков, но знаешь, что тебя снова ужалит, это всего лишь вопрос времени. Ты одновременно чувствуешь и не чувствуешь этого, и все эти ощущения сменяют друг друга за микросекунды.
Как только я собираюсь все это сказать, то понимаю, что это не совсем так, по крайней мере, не прямо сейчас. Моя злость на Эша отодвинула на задний план память о Мелвасе — не
