Адвокатская этика (СИ) - Лирика Альтер
Да я всё понимал. Я всё прекрасно понимал… вот только не принимал. Разум твердил одно, сердце отказывалось его слышать. И слушать.
— Мне нужно её увидеть… — трагично сказал я, как есть.
Пашка — мой лучший друг. Пусть мы и не так часто видимся, как хотелось бы, но другого такого друга у меня не было.
— Это важно…
— Андрюх, я понимаю, что важно. Оля — наша коллега, а мы своих не бросаем. Чувство солидарности ещё никто не отменял, тем более ты вёл её клиентку, вас это сблизило.
— Дело не в солидарности, Паш. Дело в другом.
Он нахмурился. Я поднял на друга глаза и сказал откровенно:
— Паш, я люблю её.
— Вот те на! — обалдел Данилов.
Он присвистнул, начал расхаживать по больничной палате, то и дело бросая на меня взгляд. Я
шокировал друга, ведь он, как никто, знал, что я когда-то недолюбливал Ольгу Ярцеву.
— Я так и знал, что это случится.
— О чём ты? — не понял я.
— Я о тебе и Оле. Химия между вами была сумасшедшая.
— Ты шутишь? — на полном серьёзе спросил я. — Мы конкурировали. Терпеть не могли друг друга.
Паша ухватился ладонями за спинку кровати и глумливо улыбнулся.
— Не лей мне в уши! Вы не конкурировали. Вы выделывались друг перед другом. На самом деле вы просто хотели друг друга трахнуть, и давно, но вели себя как павлин и пава: ты кичился распушить свой хвост, она — ущипнуть тебя своим клювиком, — ухмыльнулся он, будто бы вспомнил. — И только при тебе она вечно красила свой клювик красной помадой.
Что-то в других местах, где мы пересекались без тебя, я не видел на ней такой боевой раскраски.
— Спасибо, что не сравнил с петухом и курицей, орнитолог ты хренов! — выдал я саркастично.
Данилов выгнул бровь, всё ещё продолжая насмехаться надо мной. Но это продлилось недолго.
Обошёл кровать, сел возле неё и продолжил серьёзный разговор:
— Раз такое дело, давай поступим так. В СИЗО тебя к Ольге не пустят, но я могу передать ей записку от тебя. К сожалению, только так…
Я закусил губу. Записка — это уже много. Это уже возможность передать ей частичку себя. Я схватил привезённый Леной ежедневник, вырвал страницу и принялся выплёскивать на бумагу всё, что было у меня на душе.
40
Ольга
— Постарайся сконцентрироваться, перескажи события того дня, не упуская ни одной детали, -
настаивал Паша.
После заседания меня оставили в СИЗО. Данилов сообщил, что во время расследования всплыли новые обстоятельства. Что за обстоятельства, о которых я ничего не знала? Нам с Павлом оставалось только догадываться.
— Паша, я всё тебе рассказала.
— Оль, я верю, но давай ещё раз?
Он не давил, просил спокойно, входил в моё положение. За это я была ему очень благодарна.
Медленно, вспоминая тот день по минутам, я начала пересказывать. На каждую мою фразу
Данилов кивал, сверяя сказанное с записями, которые делал ранее.
—..а потом я забрала пистолет. Я не хотела стрелять, клянусь. Но у Антипова оказался нож. Он ранил Андрея, в кабинете находилась до смерти напуганная Надя. Что мне ещё оставалось?
Это был риторический вопрос, и Данилов это прекрасно понимал, поэтому оставил его без ответа.
— Он пошёл на меня, угрожал. Я видела на лезвии кровь Андрея… Паш, это… это очень страшно. У
меня не было времени, чтобы принять взвешенное решение. Я должна была его остановить. Да, я стреляла. Кричала и стреляла. Паша, я…
— Стоп! — тут же изменился в лице Данилов. — Что ты кричала?
Я неоднозначно повела плечами, но ответила:
— Что ненавижу его…
Данилов шумно выдохнул. Провёл рукой по лицу, а после молча поднялся со стула и начал ходить по комнате свиданий. Убрал руки в карманы, смотрел в стену. Думал. Или искал слова. Я не понимала.
— Оля, это плохо. Запись твоего звонка в полицию находится у следователя. Возможно, именно это и есть те самые обстоятельства.
— Паш, я понимаю, но…
— Нет, Оль, ты не понимаешь.
Он впился в меня встревоженным взглядом. Опять взял паузу. Опустил глаза в пол, шевелил челюстью, я уже начинала сходить с ума от этого молчания.
— Оль, это уже не состояние аффекта. Это уже совсем другая статья.
Он быстро вернулся за стол, пристально посмотрел мне в глаза.
— Это слишком неосторожное высказывание. Представь, к тебе на улице подходит человек, приставляет нож к горлу, он угрожает тебе. Ты не будешь кричать этому человеку: «Я тебя ненавижу». Оля, не будешь. Даже если в этот момент ты желаешь ему смерти. Такое высказывание — это личное. Это мотив.
— Паша, я не хотела его убивать!
— Я знаю. Просто так, встретив на улице, ты бы этого не сделала. Но суд расценит, что в момент нападения ты хотела это сделать.
— Паш! — почти воскликнула я.
Он выставил вперед ладонь, пытаясь меня усмирить.
— Я сейчас озвучиваю тебе аргументы, которые озвучат обвинитель и судья. Ты могла держать
Антипова на мушке, могла ранить его, а не стрелять на поражение. Да, ты не профессиональный стрелок и не знаешь, как правильно стрелять, чтобы ранить, а не убить. И да, я обязательно приведу этот аргумент в качестве защиты.
Потом он тяжело вздохнул и закончил:
— Но я всего лишь солирующая скрипка в этом оркестре. Дирижёром остаётся судья, и вот как он отреагирует на проявление эмоций у профессионального адвоката — неизвестно.
Мы тоже люди, и тоже можем бояться, защищать себя и других — мы можем испытывать обычные человеческие эмоции. Можем, но право на это мы не имеем. Мы до последнего должны уметь держать себя в руках, просчитывать на два-три шага вперёд. Ещё раз: я не отчитываю тебя, я привожу аргументы, которые сто процентов полетят против тебя в суде.
Внутри всё перевернулось. Суда ещё не было, а я уже чувствовала себя так, будто мнетолько что вынесли приговор.
— То есть, шансов у меня нет, — сказала я обречённо.
— Шанс есть всегда. Но ты должна быть готова ко всему.
Данилов барабанил пальцами по столу, смотрел куда-то мимо меня.
— Впрочем… — протянул он задумчиво. — Был один случай, дело вёл не я, но я его очень хорошо запомнил. Подсудимый был профессиональным спортсменом, качок два на два, к тому же имел разрешение на оружие и носил его с собой. На него напали двое,
