Солнце мое - Владимир Олегович Войлошников
— Вов, не надо!
— Что «не надо»⁈ Тебя бандитам за сколько сдали?
— Ой-й-й… за четыре с половиной миллиона. Часть — чужие.
— За четыре ляма! — дальше не могу слова повторить, извините, — За четыре ляма человека на смерть отправили! Явно же — ждали тебя, знали, что с деньгами пойдёшь. Значит, в саду наводчик был!
Тут чайник захлопал крышкой и прекратил наши споры.
— Дай-ка я тебе чаю налью горячего, а то вон, зубы стучат… — Вовка пересадил меня на стул, — Ой, бля…
— Что?
— Да щас, руки хоть помою.
Ой, правда, он же с этих монтажных работ! В каких-то старых трениках, подвёрнутых как бриджи, в запасной Василичевой спецухе, узковатой в плечах и коротковатой на животе. Ну правильно, вряд ли по его росту у нас на даче что-то нашлось, а хорошую одежду жалко. И такой, равномерно запылённый.
— Василич тебя до дому хоть довёз? А то в таком виде…
— Ага, до подъезда. Да не охота было чистое на грязь одевать. Руки вон, глянь. Сейчас чаю налью тебе, и в душ. Тебе с молоком?
— Да, немного только, а то холодное будет.
— Норма-ально. С сахаром?
— Нет, я лучше конфетку.
Глюкоза. Чтоб мозги заработали.
Вовка вручил мне кружку и пошёл намываться. А я пила чай и понимала, что вот теперь меня потихоньку отпускает.
Потом он пришёл из душа, нагрел еды. Я поклевала, хотя, честно говоря, не лезло. Потом мы сели в зале, обнимались, и он говорил мне какие-то утешительные речи. А потом как-то незаметно задремали.
Разбудил нас звонок. Ой, похоже, дело уже к вечеру.
— Я сам открою! — Вовка подошёл к двери, — Кто?
— А там кто? — мрачно поинтересовались снаружи.
— Это папа! — воскликнула я.
Грохнули задвижки, мужики негромко поздоровались, я услышала, как отец спрашивает:
— В курсе?..
— Ольга рассказала. Узнали — кто?
— Кассирша, — совсем тихо ответил отец.
В животе у меня похолодело. Я хоть и сидела в одеяле, гусеничкой, снова начала трястись. Папа вошёл в зал и понял, что я услышала. Сел напротив на стул:
— Короче, слушай. У бабы этой сын сколотил, так скажем, организованную преступную группу.
— ОПГ, — автоматически пробормотала я.
— Да. Крышевали местный пятачок. Рынок здесь мелкий, мало кому интересный, их особо и не теснили. Однако, денег показалось мало. И ребята двинули в серьёзный бизнес.
Я непонимающе смотрела на него.
— Почему, думаешь, у вас тут на конечной нарики не выводятся?
— Ну-у… Точка сбыта здесь? Они её крышевали, что ли?
— Сами толкали! Тонированную жигу видела? Постоянно там стоит.
— А-а, эта… мокрый асфальт?
— Ихняя колымага, — отец несколько раз раздражённо притопнул ногой, — Дебилы, бл*дь, — секунду подумал, — Да и не надо тебе всё это…
— Да почему, — зубы у меня снова тихонько клацали, прям задолбало уже, — Говори уже, раз уж начал.
— Да чё, кто играл, кто кололся. Они героиновые уже все.
Ой, бли-ин… если героиновые, да со стажем, там, говорят две дозы в сутки надо только чтоб не ломало. А одна доза, опять же по слухам, пятьсот тысяч стоит, и я склонна верить — даром, что ли, они родительские квартиры подчистую обносили, серьги у женщин из ушей рвали по подъездам, твари… А эти вот пошли дальше.
— Машины на трассе грабили, — словно продолжая мои мысли процедил сквозь зубы отец, — Таких вот как ты с выручкой караулили. Мамаша наводила. Чаще грабили мешочников, да кто в разнос торгует по организациям. Многие же под зарплату отдают. А она всегда знала, когда будут деньги и когда за ними приедут продавцы.
— Ну, крандец…
— Держи, — он сунул мне в руки газетный свёрток, — Мужики со спортзала велели тебе передать. На дверь.
…
Ночь была удивительно тихой, словно ватой обложенной
Сегодня мы любили друг друга как-то особенно нежно. Трепетно даже, я бы сказала. И вдруг, посреди всех этих вздохов и объятий, я очень остро поняла, что сегодня все мои чувства могли внезапно потеряться, исчезнуть — вместе со мной.
И так мне стало жалко этой невыросшей веточки любви, что глаза сами по себе наполнились слезами, а слёзы начали стекать по вискам в раскиданные по подушке волосы.
Сегодня большой день слёзоизвержения.
Вовка по-моему слегка испугался:
— Ты чего?
Ну вот как объяснить ему все эти мысли?
И я сказала просто:
— Я люблю тебя.
Он замер, словно прислушиваясь к себе, и очень аккуратно, удерживая себя на весу, прижался ко мне:
— Я тебя, кажется, тоже, — и в этих словах было такое искреннее удивление открытия, что я притянула его ближе и обняла изо всех сил.
Мир вокруг меня кружился синим калейдоскопом.
19. РЕАБИЛИ-ТА-ЦИ-Я…
БЕРЕГ
18 июля 1995, вторник.
Утром меня разбудил папин звонок:
— Ольгуня! Мне тут моя драгоценная супруга дала весьма дельный совет. А не хочешь ли ты с нами прокатиться на берег? Тихо, природа, отдохнёшь, успокоишься. В двенадцать мы сегодня выезжаем, можешь на Якоби подходить.
— Ой, а можно с Вовой?
— Да пожалуйста, можно и с Вовой.
— Погоди, я спрошу сейчас! — я прикрыла трубку ладонью, — Вов, вы к медикам в садоводство сегодня поедете?
— Нет, только завтра, а что? — откликнулся он сонно.
— А завтра во сколько?
— На одиннадцать договорились.
Ага.
— Алё, пап, ты слышишь?
— Да-а.
— А завтра назад кто-нибудь поедет?
— Я же и поеду, часов в девять-десять.
Олич-чно!
— Ну всё, тогда мы с вами!
— Доча! А спальника у тебя нет? А то у меня один только запасной.
— Да ничего, мы одеяло возьмём! Коврики у нас есть. А вот палатки нет.
— Палатка есть гостевая, это не проблема.
— Ну и отлично!
— Значит, договорились, в двенадцать жду.
— Будем!
Я положила трубку, радостно поскакала в комнату и залезла к моему мужчине под одеяло. Он, не открывая глаз, тут же начал меня обнимать. Ой, кажется с намерением…
— Вовка, просыпайся! Поедем к отцу на берег! Помнишь, я рассказывала?
— Что делать будем?
— Да просто так. Общаться. Гулять. Там лесок есть. Папа рыбачит. Он такой модный у нас, в гидрокостюме, все дела. У него там
