Лекарство от одиночества (СИ) - Юлия Резник
— А то ничего, — как-то устало усмехается Бутенко. — Просто постарайся. Универ ты окончишь, я обещаю. По поводу финансов тоже можешь не беспокоиться. Ну и с малым я буду помогать по мере сил. В моем возрасте к отцовству подходишь уже со всей осознанностью. Не бойся, что это все на тебя одну ляжет.
Прикрыв глаза, оседаю на стул.
— Хочешь, чай заварю?
— Хочу, чтобы ты ушел. Пожалуйста.
Это жестоко. Знаю. Но со мной жизнь поступила тоже не лучшим образом. Так что, Жор, без обид. Пока каждый сам за себя.
— Ладно. Если ты пообещаешь не делать глупостей.
— Не буду. Даю слово.
Я и впрямь не собираюсь поддаваться искушению выйти в окно. Потому что мне нельзя. У меня Мишка. Как минимум.
Какое-то время спустя хлопает дверь, и я остаюсь наедине со своими мыслями. Их много в моей голове. Безрадостных, абсолютно разрушительных мыслей. Представляю, какой кошмар начнется, когда о моей беременности станет известно. И этот неминуемый ужас, как ни странно — моя единственная уверенность в будущем.
Я не знаю, что мне делать. Как быть? Под ногами не осталось ни единой опоры. Шаркая тапками как старуха, возвращаюсь в спальню, раздеваюсь и долго смотрю на себя в зеркало. И как я не увидела изменений? Грудь — как у Памелы Андерсон, живот… нормальный, но в тонусе. Робко касаюсь пальцами и тут же отдергиваю руку, горько расплакавшись.
— Подумаю об этом завтра, — обещаю себе. Но назавтра привозят Мишку, а глядя в его глазенки, не такие уж и раскосые, надо заметить — думать о том, убить или оставить в живых плод, из которого может получиться такой же маленький человечек, совсем невыносимо. Потому что ответ один. И он не терпит двусмысленного прочтения. Надо быть какой-то уж совершенно бесчувственной тварью, чтобы, имея поддержку и все ресурсы дать малышу жизнь, не сделать этого.
А поддержка у меня есть, да… И не на словах. Бутенко на самом деле старается. Наутро мне доставляют большой пакет с фруктами и пакетик поменьше — из аптеки. В нем витамины для беременных и фолиевая кислота, которую по-хорошему следовало начать принимать еще на этапе планирования беременности. Уж слишком важный это элемент. Но мы ведь ничего не планировали… Стараясь не заплакать, отправляю пилюли в рот. Я делаю то, что надо. Но ощущение того, что это все происходит не со мной, никуда не девается. Может, потому, что я никому так и не рассказала о своей беременности. Никто кроме Георгия, встреч с которым я избегаю, не спрашивает, как я себя чувствую. Никто кроме него не носится со мной, как с хрустальной. Я живу, как жила: езжу в универ, отрабатываю свою четверть ставки по выходным, таскаю на руках Мишку, неизбежно встречаюсь с родителями и Юрой и… молчу, оттягивая конец света. Я даже в женскую консультацию обращаюсь потому, что Бутенко, окончательно потеряв терпение, затаскивает меня туда едва ли не силой. Врач недоумевает, почему я сама, будучи медиком, так с этим затянула, и водит датчиком по животу. Я отстранённо молчу и поначалу даже на экран не смотрю, отворачиваюсь… А потом уже не могу не смотреть. У него ручки есть, ножки, пальчики…
— И тонус такой! Эльвира Валерьевна, вам бы на сохранение! Ложимся?
— Конечно, — сиплю я, зажмурившись.
— И пульс скачет. Ты чего? Волнуешься, что ли? Все будет хорошо. Прекращай.
Так-то оно так, но чтобы лечь в больницу, мне нужно пристроить сына к родителям. Значит, придется им объяснять, что да как, а мне заранее плохо от этой мысли!
— И давление! Ты как хочешь, Эльвира Валерьевна, а я тебя в стационар поднимаю.
Я так пугаюсь, что даже не берусь возражать. Звоню маме, сбивчиво объясняю ситуацию. Прошу забрать Мишку и привезти мне вещи в больницу. Та, конечно, в полнейшем шоке. Сто раз переспрашивает, уверена ли я, что беременна. Я отмахиваюсь, задолбавшись повторять одно и то же по кругу. Обещаю все объяснить при встрече. И обрубаю связь, потому что звонит обеспокоенный моим долгим молчанием Георгий. Объясняю еще и ему что да как. Соседки по палате с любопытством вслушиваются в наш разговор, думая, что я беседую с мужем. Мне положен постельный режим, и я не могу выйти в коридор, чтобы поговорить приватно. Торопливо заканчиваю беседу и отворачиваюсь к стене. Обсуждать свою ситуацию ни с кем не хочется. Рискую, конечно, показаться подругам по несчастью невежливой, но мне мамы с Бутенко за глаза хватило. Хочется тишины и покоя. Но где там! Приходит медсестра, ставит мне какие-то уколы. И не иначе как в них есть что-то от нервов, потому что я засыпаю.
— Эля… Элечка, — будит меня… Юркин голос. — Ну, ты что? Ты почему мне не сказала?
ГЛАВА 25
Да твою ж дивизию! Мама! Просила же никому ничего пока не говорить. А Юра? Совершенно ведь непонятно, почему он сияет как лампочка. Ну, если только предположить, что Валов решил, будто это его ребенок. С болезненной жадностью вглядываюсь в его лицо. Нет. Ну уж нет, боже! Он ведь в курсе, что его шансы на естественное оплодотворение минимальны. Так какого же черта Юрка и впрямь выглядит таким счастливым? Что он со мной делает? Как теперь ему сказать правду? Зная, что эта правда его убьет…
— Элечка…
Я выставляю перед собой ладонь, призывая Юру к молчанию. Делаю вдох. И понимая, что чем дольше он пребывает в счастливом неведении, тем хуже, выпаливаю:
— Это не твой ребенок, Юра. Не твой. Прости.
Все оказывается одновременно и проще, и сложней, чем я думала. Валов медленно моргает. Оборачивается на моих притихших соседок и, нервно улыбнувшись, переспрашивает:
— Это такая шутка, да?
Закусив до боли щеку, качаю головой из стороны в сторону. Слезы подкатывают к горлу. Теперь уж это точно конец. И здесь, в конце большой красивой истории, уже не хочется мстить, не хочется что-то доказывать. Хотя бы потому, что однажды я попыталась, и ничем хорошим это для нас не закончилось.
— Нет. Узнала, что ты мне изменил, и в отместку сама переспала с первым встречным.
— Ты не могла, — с болезненным недоверием шепчет Валов.
— Я была уверена, что ты тоже не можешь… Как видишь, мы оба ошибались.
Юра останавливается на мне взглядом еще на пару долгих секунд. Растирает лицо ладонью.
— Ты могла бы от него избавиться.
— А ты мог бы его принять.
Если бы любил, безусловно, мог бы. Как и я, наверное, могла бы
