Татьяна Бочарова - Мой суженый, мой ряженый
— Хорошо, — произнес он очень тихо. Так тихо, что Женя толком не расслышала его слов. Вернее, расслышала, но побоялась поверить.
— Я не поняла. Ты приедешь?
— Я же сказал, да.
— Когда?
— Через два часа.
— Женька!! — Она даже подпрыгнула от радости. Испуганный Ксенофонт пулей метнулся от нее, и взмыл на шкаф.
Трубка по-прежнему молчала.
— Жень, — позвала Женя.
— Что?
— Тебе адрес сказать?
— Не надо. Я помню.
— Даже квартиру?
— Все помню. Лучше скажи, ты, небось, без матери голодная сидишь?
Она улыбнулась.
— Точно. Как ты угадал?
— Будто я тебя не знаю. Продукты в доме есть хоть какие-то?
— Есть чуть-чуть куриного бульона — то, что не выкипело. Еще бананы.
Женька усмехнулся.
— Понял. Ладно, жди. Через два часа буду.
В трубке раздались короткие гудки. Женя с сияющим лицом несколько секунд стояла посреди комнаты. Потом в нее точно бес вселился. Она подлетела к зеркалу, с тревогой оглядела себя, вертясь из стороны в сторону. Нет, вроде все в порядке, никаких кругов под глазами, волосы, только вчера вымытые, лежат, как надо. Кажется, она немного похудела, но это как раз здорово.
Продолжая пребывать в состоянии эйфории, Женя придирчиво осмотрела комнату. Бардак в ней был еще тот: компьютерный стол завален, на спинке стула неубранная одежда, на ковре возле дивана крошки — вчера перед сном она пила чай с мамиными пирожками.
Женя быстренько принялась устранять беспорядок. Минут через пятнадцать ее жилище имело вполне приличный вид, хотя, конечно, до Зинаидиной стерильности было далеко. Она сходила на кухню, ополоснула свою чашку, отмыла с порошком плиту и надраила кастрюлю, выплеснув предварительно остатки ненужного бульона в раковину. Завершив на этом хозяйственные дела, Женя со спокойной душой отправилась в душ и вышла оттуда благоухающая, точно японская гейша. Ей хотелось, чтобы у Женьки при виде нее поехала крыша. Господи, как давно она его не видела! Целых четыре дня. Четыре дня они не глядели друг на друга, не цапались по пустякам, не мирились, не смеялись, не сидели рядом, бок о бок. Четыре дня — неимоверный срок!
Женя достала из шкафа ту самую блузку, в которой встречала новый год, но вместо джинсов надела к ней короткую юбку. Расчесала волосы, слегка подкрасила глаза, надушилась. Она испытывала невероятное блаженство оттого, что может вот так, не спеша, готовиться к Женькиному приходу, что ее тело больше получаса ласкали упругие водяные струи и теперь оно готово дарить наслаждение и брать его в полной мере. Ничего подобного Женя не могла позволить себе в Женькиной квартире, где ванная почти всегда была оккупирована Зинаидой, а вместо душистых гелей и шампуней ее преследовал адский запах «Доместоса».
Наконец все приготовления были закончены. Оставалось самое трудное — дождаться, когда же истекут нескончаемые два часа. Женя уселась на диван, взяла какой-то журнал и попыталась читать, но не смогла. Каждая минута казалась вечностью. Чтобы хоть как-то успокоиться и придти в себя, она позвала Ксенофонта и принялась гладить его по пушистой шерстке. Кот довольно мурчал и закатывал глаза, Женя завидовала ему белой завистью: сама бы она тоже с удовольствием мурлыкала в Женькиных объятиях.
Когда раздался звонок в дверь, ее нетерпение достигло апогея. Она сунула ноги в тапочки и пошла отрывать. Щелкнул замок. Женька стоял на пороге, держа в руках два битком набитых пакета. Жене показалось, что с того момента, как они виделись, он побледнел и осунулся. А может, просто у них в прихожей было другое, более яркое освещение.
— Привет, — проговорил он и поставил пакеты на пол.
— Привет. — На нее точно ступор нашел, как когда-то давно, в первые дни их сумасшедшего романа.
Она стояла, не смея протянуть руку и коснуться его. Он кивнул на пакеты:
— Там еда. То, что ты любишь. И еще гранаты — тебе нужно много железа.
— Спасибо.
Можно было подумать, что он ее лечащий врач. Или повар. Или помощник по хозяйству.
— Ты… заходи. Никого нет. Мы одни. — Слова произносились с трудом, будто она говорила на иностранном языке.
— Да, хорошо.
Женя смотрела, как Женька раздевается, вешает кутку, снимает ботинки — все очень медленно, как будто раздумывая, не скрыться ли ему обратно за дверь. Наконец, он разогнулся и встал перед ней, глядя куда-то мимо ее лица.
— Женька, ты сердишься на меня? Все еще сердишься? — Она попыталась поймать его взгляд. Ей это удалось.
Он смотрел на нее так же, как тогда, в его комнате, когда она затеяла дурацкую игру в «веришь — не веришь». Придумала для того, чтобы заставить его хоть как-то открыться, а он вдруг сказал, что будет любить ее дольше, чем она его.
Сейчас в Женькиных глазах Женя отчетливо читала полную капитуляцию и вместе с ней облегчение. Кажется, он, и правда, не надеялся, что она когда-нибудь позовет его снова.
— Я не сержусь. Я не могу сердиться на тебя. Мне только… было тяжело.
— Я знаю. Думаешь, мне было легко? — Она взяла его за руку. И их пальцы переплелись.
— Пичужка…
Женя едва не раздавила еду, наступив на один из пакетов. Коридор кружил, как галерея, пока не привел в комнату. Они лихорадочно стаскивали друг с друга одежду — так нетерпеливо освобождают от упаковки вожделенный подарок. Какое счастье: можно делать все, что захочется, что душе угодно, и никто не станет мешать этому. Нет никого за дверью, квартира пуста и оттого прекрасна! Женя впервые дала себе волю — и перестала сдерживать стоны, а Женька так и не смог перестроиться, все шептал: «Тише, солнышко» — и пытался закрыть ей рот поцелуями. Она жадно ловила его губы и только смеялась бездумно: «Чего — «тише», глупенький? Никто не слышит».
Потом ей стало не до смеха. Они неслись куда-то вниз, в бездну, как будто с «американских горок». Под тобой — пустота, и в тебе самом пустота, вокруг тишина, стрелки всех часов в мире остановились и замерли, в ушах свистит ветер, в груди восторг…
…Было уже совсем темно. Дверь тихонько скрипнула, и в комнату вошел Ксенофонт. Приблизился к дивану на мягких лапах, требовательно мяукнул.
— Он, наверное, есть хочет. — Женя с неимоверным трудом заставила себя шевельнуться, протянула руку и почесала кота за ухом.
— А ты не хочешь? Что ты ела за весь день — свой куриный бульон?
Она засмеялась.
— Ты ужасно похож на мою маму, хоть вы друг друга и не выносите.
— Пошли, — распорядился Женька. — Буду тебя кормить.
— Подожди. Не хлебом единым жив человек. — Она гладила его по волосам, осторожно, прядь за прядью, отводя их со лба. — А у тебя шрам. Откуда? — Ее пальцы коснулись выпуклой белой полоски у самого виска.
