Мария Воронова - Апельсиновый сок
Лечиться? Мне сделают операцию, потом проведут химию, и я навсегда перестану быть женщиной. Навсегда, ха! На несколько месяцев. С моим диагнозом долго не живут.
А бегать по врачам, брр! Договариваться о консультации, заглядывать в глаза в надежде увидеть там шанс на излечение, слышать равнодушное: попробуем еще эту схему. Могут предложить протокол, и тогда врачи будут смотреть на меня, как на подопытного кролика».
Ну хорошо, она все-таки отправится на лечение, перенесет операцию и химию, после которой у нее выпадут волосы и вообще она станет похожа на мумию. Ради чего? Чтобы прожить не шесть месяцев, а двенадцать? И десять из этих двенадцати болтаться по больницам, переносить боль, мучительную тошноту, слабость. Нуждаться в уходе посторонних. А кто будет ухаживать за ней? Только Надя.
Но лучше сразу наложить на себя руки, чем терпеть Надину заботу. Да и ради чего терпеть ее и все остальное? Надежды на полное выздоровление все равно нет. Вероника имела медицинское образование и знала, что лекарства от рака, несмотря на уверения фармацевтических компаний, не существует.
А еще невыносимые мучения причиняла мысль, что все узнают о ее заболевании. Вероника была знакома со многими известными в городе врачами и не хотела терпеть их фальшивое сочувствие.
Никто не будет переживать из-за нее, известие о том, что у нее рак, послужит для коллег лишним поводом порадоваться жизни и тому, что у них-то рака нет.
Даже Колдунов в первую очередь подумает: хорошо, что заболела она, а не моя Катя.
А уж Надя! Счастлива, наверное, что снова можно превратиться в героическую мать Терезу, спасающую сестру от смертельной болезни.
«Как хорошо было раньше, когда больным не говорили, что у них рак! – думала Вероника закуривая. – Ведь надежда на выздоровление очень много значит. Да и врачам несладко сообщать людям такие новости».
Она представила себя на месте онколога. Да, тут либо уходить, либо огрубеть душой до невозможности. Вероника вспомнила, как много лет назад утешала в кабинете Колдунова молодую женщину, его дальнюю родственницу. Когда у той нашли онкологическое заболевание, Колдунов сразу устроил ей консультацию в Песочном. «Три-четыре года жизни, а что вы хотите с таким диагнозом?» – холодно сказал ей врач, после чего женщина отказалась там лечиться. Колдунов сам оперировал ее, и, кажется, она прожила дольше, чем ей обещали в Песочном.
Нет уж, Вероника не будет выпрашивать помощь, как нищенка на паперти. Прожила жизнь плохо, так хоть умрет достойно. Поживет, сколько поживется, потом пара месяцев на наркотиках, и все… Не позволит она кромсать свое тело, вводить себе сомнительные препараты, проходящие клиническую апробацию. Западные фирмы испытывают на наших больных свои лекарства, а мы только рады: на лицензионные препараты деньги есть у единиц, так пусть лучше лечение экспериментальными средствами, чем вовсе никакого.
Конечно, следуя лучшим традициям медицины, она, врач, должна стремиться испытать непроверенные средства на себе. Но она не будет, пошли все к черту. «Я не хотела жить, так пусть хоть это мое желание исполнится!»
Теперь каждый вечер к ней без звонка приезжала Надя и требовала, чтобы она начала лечиться. Эти визиты так измучили Веронику, что она уже подумывала снять номер в гостинице и перебраться туда. Однажды Надя даже собралась переночевать в ее квартире, и тогда Вероника закричала, что сейчас вызовет милицию.
– Ты неадекватна! – в ответ закричала Надя. – А я не могу спокойно смотреть, как ты себя губишь, я твоя сестра!
– Я сама имею право распоряжаться своей жизнью. Сейчас не советское время, когда слово врача было законом! А если мне будет нужна твоя помощь, я сама тебя позову.
Надя по-хозяйски расхаживала среди строительного мусора, заваривала чай, пеняла Веронике, что у нее нет супа.
– Тебе уже нужна моя помощь, потому что ты не в состоянии нормально соображать! Я устрою тебя в онкологический институт, да у тебя и самой прекрасные связи, ты легко попадешь на протокол.
– Я не могу себе это позволить. Всю жизнь я работала, чтобы обеспечить людям нормальный уровень медицинской помощи, я за это зарплату получала, и теперь не имею права лечиться лучше, чем другие.
– Что ты городишь! Есть такая вещь, как корпоративная солидарность!
– Она есть у практических врачей. Я к ним не отношусь.
– Ну и что ты будешь делать?
– Отстань, а? Если вдруг мне придет в голову отравить себе последние месяцы жизни, я пойду к районному онкологу, возьму направление… Ну и так далее. А если вдруг мне скажут, что есть чудесный химиопрепарат, который действительно поможет, то я куплю его за собственные деньги.
– А ты хоть представляешь себе цены на нормальную химию? Двенадцать тысяч за ампулу, и это далеко не предел!
– Ну и что? Я состоятельная женщина.
– Ты ведешь себя, как подросток, готовый пожертвовать жизнью ради того, чтобы кому-то что-то доказать. Доверься мне, и я устрою тебя к лучшим специалистам. Ты ведь недавно в Питере и не знаешь, куда надо обращаться.
Так продолжалось изо дня в день. Надя никак не хотела угомониться и признать, что младшая сестра не хочет вступать в борьбу с болезнью. Но хуже всего было то, что она сообщила о Вероникином диагнозе многим коллегам и некоторые потом звонили Смысловской, чтобы предложить помощь.
– Я привлеку тебя к ответственности за разглашение врачебной тайны! – однажды пригрозила ей Вероника, измученная Надиной назойливостью.
– Неблагодарная дрянь! – взвилась Надя. – Я всю жизнь положила на тебя, а ты меня ненавидишь! Как я ни повернусь, тебе все плохо! Но знай: я все равно тебя вытащу! Не позволю тебе умереть, пусть ты за это еще больше меня возненавидишь!
– Отправляйся домой, Надя. – Вероника решила, что раз у нее нет будущего, то она может и не соблюдать вежливость в общении с сестрой.
И, покричав еще немного, Надя удалилась.
Слава богу, пока весть не дошла до ее больницы.
Вероника вновь обрела интерес к работе, поскольку ей хотелось, чтобы после ее смерти у сотрудников сохранились о ней хорошие воспоминания. Она пыталась выбить в ГУЗЛе деньги на ремонт и наседала на Колдунова, чтобы он поспешил с открытием центра сосудистой хирургии. Вдруг ей удастся прожить еще года полтора и она увидит расцвет несчастной больнички?
«Хоть что-то останется после меня…»
Следовало распорядиться и личным имуществом. Наследство после нее оставалось большое. «Ах, как прогадали и Миллер и Громов! – думала она злорадно. – Всего-то нужно было потерпеть меня несколько месяцев и получить за это две квартиры – в Москве и Петербурге, дачу и коллекцию картин».
