Лиз Филдинг - Колючая звезда
Даже странно. Не злится, не ругает ее, вовсю разыгрывает из себя любовника. Но и самой себе она удивилась, удивилась тому, что ей приятно чувствовать, как нежно его мощная лапа сжимает тонкую кисть ее руки. Это была рука воина, бойца, и, хотя ногти его, как она успела заметить, чисты и ухоженны, здесь не пахло холеными, наманикюренными мужскими ручками, с которыми ей приходилось иметь дело всю жизнь. Эти пальцы, осторожно сжимавшие ей руку, заставили ее почувствовать себя опекаемой и защищенной. Да, что ни говори, а ей приходится признать это. Но и только.
Серебристые, с хитринкой глаза Клаудии мягко мерцали, когда она взглянула на него и тихонько переспросила:
– Весь мой?
– Твой, твой, но только пока ты будешь вести себя хорошо, – грубовато ответил он ей.
– Я и стараюсь быть паинькой.
Ее немного осипший голос поддразнил его, как и взгляд, под которым он вновь почувствовал себя увальнем.
– Но ведь ты, дорогая моя, всего лишь стараешься, а надо ею быть.
Сжимая в ладони хрупкую тонкокостную руку этой непредсказуемой женщины, Мак чувствовал себя страшно неуклюжим. Она не раз внушала ему такое ощущение. Сначала он дьявольски разозлился, потому что она вела себя как капризный ребенок, но стоило ей посмотреть на него своими невероятными глазами, и злость его бесследно испарилась. Кроме того, даже когда он старался внушить себе, что она самое взбалмошное, самое несносное создание из всех, каких он когда-либо вртречал, он всей шкурой чувствовал, что ее поведение не наигранно, что оно так же естественно для нее, как дыхание. Впрочем, упрямо внушал он себе, это ничего не значит. А если все-таки кое-что значит? Вопрос возникал вновь и вновь, гвоздем засев в его сознании.
Но черт ее побери, он не позволит делать из себя дурака. Использует для безопасности Клаудии Бьюмонт все свои возможности, а потом навсегда забудет ее.
– Да и особых стараний, по правде говоря, я не замечаю, – усмехнувшись, добавил он.
Она взглянула на него чуть испуганно, но что-то в выражении его лица успокоило ее, так что она даже негромко рассмеялась, и звук ее смеха показался ему волшебной музыкой.
Все это притворство, конечно, но рука ее так уютно чувствовала себя в его руке, что она, как бы в развитие сценического действа, склонила голову к его плечу, и такими воркующими голубками они и удалились из поля зрения Джима и рабочих сцены, продолжая ими оставаться весь путь до ее артистической уборной, чтобы все встречные и поперечные видели их влюбленность. Мак, как видно, с трудом переносил это испытание, и улыбка его была весьма натужна. Но пусть помучается, ведь это, в конце концов, его идея.
– Ох, боже мой! – воскликнула она, как только увидела пачку газет, веерообразно расположенных кем-то на столе для сценической одежды. Ее рука тотчас выпорхнула из его ладони, и она бросилась просматривать газеты.
Мак, утратив маленькую, нежную руку, почувствовал какое-то внутреннее опустошение, но все же кое-как умудрился не подать виду, не бросился вслед за ней, а заставил себя деловито исследовать помещение, полностью сконцентрировавшись на работе. Комната не имела окон, а потому была защищена от внешнего мира. Он открыл дверь ванной, заглянул внутрь и не обнаружил ничего интересного, кроме мягко шелестящего вентилятора. Сквозь этот вентилятор, вделанный в стену, никак было не пробраться. Значит, тот, кто испортил ее костюм, мог проникнуть сюда только через дверь из коридора. Это еще более укрепило его в уверенности, что гнусное посягательство на сценический костюм произвел кто-то из своих. Из тех, что работают в театре.
И если этот кто-то и оставил здесь следы своего пребывания, со времени субботнего вечера тут все уже вымели и вычистили. На поверхности столов и стульев ни пылинки, пол обработан пылесосом; чашечки из-под грима промыты, вытерты и стояли в рядок возле аккуратно сложенных коробок с гримом, ожидая, когда хозяйка возьмется за них, чтобы воплотиться в образ своей героини. Вообще здесь не пахло и намеком на беспорядок, какой казался бы вполне естественным в артистической уборной. Кто-то, видно, присматривал за тем, чтобы все здесь сияло чистотой, кто-то заботился о ней и делал это ежедневно, будто выказывая свою любовь и преданность. И впервые он ясно осознал, что она действительно не последняя фигура в театре, не какая-то второсортная девушка из массовки, а прима, что она талантлива, что ее имя заставляет людей раскошеливаться, значит, от нее и в самом деле зависит благоденствие театра. И что, как ни крути, а она звезда, настоящая звезда.
– Клаудия…
– Боюсь, что все гораздо хуже, чем я ожидала, – проговорила она, поворачиваясь к нему.
В руке ее покачивались листки бульварной прессы, и она была так серьезна, что он почувствовал себя полным идиотом, позволившим себе предаться дурацким размышлениям, когда существует нечто, на что он даже не обратил внимания. Он с трудом справился с собой, заставив себя сосредоточиться на том, о чем она говорила.
– Хуже? – переспросил он. – Что может быть хуже?
– Вот, смотрите, – сказала она, протягивая ему газетный лист с крупным заголовком: ЗВЕЗДА УПАЛА С НЕБА В ОБЪЯТИЯ ГЕРОЯ-ПАРАШЮТИСТА.
Прочитав это, Мак застонал, как от зубной боли.
– Да вы, оказывается, герой, Мак? – Голос ее прозвучал довольно ехидно. – Я, конечно, не героиня, но прыгала-то с самолета я, а не вы.
– Так чему вы больше верите – собственным ощущениям или газетным заголовкам? Мне казалось, что вы знаете цену всем этим репортерским штучкам.
– Я-то знаю, – махнув рукой, ответила она. – Но не уверена, что знают все те, кто прочитал сегодня новости. Разве не имеет значения, что они подумают и что скажут? Ведь это их каждодневная пища – истории про известных людей. И они, наивные, всему верят.
Мак, неведомо почему, почувствовал себя виноватым, приблизился к ней и, предложив свою руку, нежно, но твердо увлек ее к банкетке, обитой бархатом, чтобы хоть немного отвлечь от неприятностей.
– Я думаю, – неторопливо проговорил он, – что, если что-нибудь повторять достаточно часто, это обретает определенный мифический смысл.
– Мак, ваши изречения стоит записывать, честное слово, – смеясь, сказала она. – А вообще вы правы, но все зависит от качества мысли, которую будут повторять.
Смех, приподняв уголки ее губ, образовал маленькие морщинки вокруг глаз и явил ее подлинный характер, самую суть этого характера, так что он вдруг увидел в ней не просто актрису, работающую на публику, а живую, теплую, полную жизни женщину. Он неожиданно понял, что заблуждался относительно нее. Судил о ней по газетным сплетням и по собственным, порой превратным, представлениям о людях искусства. Из своего мнения о ней он не делал секрета и только сейчас осознал, что лишь скользил по поверхности явления, называемого Клаудией Бьюмонт, исходя из той части ее натуры, которую видел перед глазами и которую она отважно выставляла перед телекамерами, легкомысленно, на его взгляд, флиртуя с огромной зрительской аудиторией. Вот и получилось, что он знал о ней лишь то, что она позволяла знать публике. Нет, Клаудия Бьюмонт представляла из себя нечто большее, гораздо большее, и его вдруг охватило желание узнать эту женщину лучше, составить о ней полное представление, а не ограничиваться теми фрагментами личности, которые она бросала публике. То, что он до сих пор считал женскими причудами и капризами, увиделось ему вдругом свете. Она просто защищает свой внутренний мир, защищает его от людей, чуждых ей по духу и просто не понимающих ее. И он сам, похоже, относился именно к этой категории людей. Нет, она не кокетничала. Она всерьез защищала от него свой мир.
