Томас Уайсман - Царь Голливуда
— Вашей матери нет? Значит, она ничего не знает?
Подумав о том, что ему предстоит сказать обо всем матери, Александр начал непроизвольно всхлипывать. Доктор закончил вытирать руки и, сочувственно глядя на всхлипывающего мальчика, сказал:
— Что делать… Вы должны успокоиться до того, как она вернется. Вам придется присмотреть за ней. Я оставлю для вашей матушки кое-что, успокоительное и снотворное. Но это для нее, а не для вас. Не думаю, что вы в этом нуждаетесь. Ну вот, я вижу, теперь вы успокоились.
Затем он присел, написал что-то на листке бумаги и отдал Александру:
— Здесь то, что необходимо для соблюдения формальностей, но этим, думаю, можно заняться завтра.
— Как я скажу ей? — задохнулся Александр.
— Вы хотите, чтобы ей сказал я? — спросил доктор. — Хорошо. Но только это вряд ли будет правильно, это лишь усугубит ее страдание. Вы, именно вы должны взять это на себя, вы близкий ей человек. Конечно, это тяжкое испытание, но, если я скажу ей, вам потом будет только хуже, вы будете укорять себя, что не были с ней в тяжелую для вас обоих минуту. Смотрите, если вам трудно, я скажу ей.
— Нет, — немного подумав, ответил Александр. — Нет, я сам скажу. Спасибо вам, доктор.
Доктор ушел, но соседи все еще толпились на этажах и на улице; и та женщина, в чью дверь он стучал, и ее муж оставались с Александром на кухне. Снаружи уже темнело, в окнах дома напротив там и сям зажигался свет. Александр смотрел в окно и видел все, что там происходит, все до мелочей. На рынке несколько владельцев прилавков, складывая товары, добродушно перекликались между собой; лошади меланхолично пережевывали корм; женщина в белой косыночке на шее снимала свежевыстиранное высохшее белье с веревки, привязанной к пожарной лестнице; две другие женщины, высунувшись из окон, обменивались новостями, причем, довольно громко, — а там, у него за спиной, в спальне лежал его отец с лицом, накрытым полотенцем.
Почти час прошел после ухода доктора, когда Александр увидел свою мать, идущую по улице; она шла неторопливо, в каждой руке неся по сумке, набитой покупками; ее глаза поднялись к окну, потому что она знала, Александр часто смотрит в окно, чтобы увидеть, как она возвращается. Он, зная, что она сейчас взглянет на него, отшатнулся от окна; не доходя ярдов десяти до подъезда, она что-то почуяла, увидав группу соседей, молчаливо наблюдавших за ее приближением, и ужас, вошедший в нее с их взглядами, отразился на ее лице. Она пошла быстрее, почти побежала; Александр видел, как она вбежала в подъезд, и тотчас послышались ее шаги на лестнице. Когда она подходила к дому и уже видела лица соседей, она не стала задавать им вопросов, стараясь лишь скорее укрыться от их трагических взглядов, не видеть их скрученных рук, покачивающихся голов. Войдя в квартиру и сразу увидев Александра, на какой-то момент она почувствовала облегчение: с ребенком все в порядке. Затем, увидев его страшную бледность, страдающие глаза, она вновь вспомнила, как покачивали соседи головами, и лицо ее исказилось от волны неслыханной боли, захлестнувшей ее.
— Оскарче! — вскрикнула она.
Александр повел ее в кухню и усадил на стул: она все еще держала в руках сумки с покупками. Она смотрела в лицо Александра и в лица посторонних, которые здесь были.
Она настояла на том, чтобы ее пустили взглянуть на мужа; полотенце было откинуто, и она долго, очень долго стояла у изножья кровати, беззвучно крича, все время издавая глубокие вздохи; и этот, рвущийся из нее беззвучный крик переменил, казалось, все ее черты, строение ее лица до неузнаваемости. Ноги плохо держали ее, она покачнулась раз, еще раз; Александр попытался дать ей успокоительные таблетки, оставленные доктором, но она отказалась их принимать.
— Для чего? — спросила она. — Чтобы ничего не чувствовать? Такую боль, как эта, надо пережить.
Потребовалось немало усилий, уговоров и убеждений, чтобы увести ее от большой кровати, вывести из спальни на кухню; и только там, на кухне, поток боли вырвался из нее таким криком, который был слышен на всех этажах дома и даже долетел до соседних зданий; и в дюжине разных квартир люди поднимали головы, вопросительно и тревожно смотрели друг на друга и подходили к окнам; а помешанная из дома напротив высунулась из окна и все смеялась, смеялась.
Той ночью Александр и его мать спали — когда им удавалось забыться на несколько минут — в кухне, на складной кровати, не снимая одежды и теснясь друг к другу.
Александр как приклеенный держался возле матери, пока не прошли похороны. Он все время находился на краю чего-то, он чувствовал это. В ночных кошмарах он переживал смерть отца в разнообразных вариантах. Он ощущал такое сильное напряжение, что, казалось, малейшее прикосновение разрушит его, он чувствовал истечение из него всей энергии, резервуар был пуст, и не было уверенности, что он когда-нибудь вновь наполнится.
Сильное сердцебиение началось дней через десять после смерти отца. Сердце билось так сильно, что он все время ждал, что оно разорвется, он не мог унять этого неистового буханья; он лежал на постели, дыша с хрипом и присвистом, пока его мать держала лед, завернутый в полотенце, на его сердце и делала маленькие уксусные компрессики из носовых платков. Он слышал свой пульс, но биения были такие частые, что по отдельности он их не различал, страшное стеснение в груди и тупое давление на сердце всего, что его окружает, было похоже на медленное сжимание сердца в тисках. Мать пригласила врача, и явился тот же молодой человек, что приходил, когда умер отец.
— Ну, что теперь случилось? — спросил он, нащупывая у Александра пульс.
— Я не могу дышать, — прошептал Александр, — и сердце колотится…
Доктор прослушал его груде стетоскопом, посадил его в кровати и прощупал пальцами в нескольких местах, потом он попросил его встать и снова прощупал, после этого он велел ему бежать на месте, пока есть силы; по завершении каждой процедуры он прослушивал сердце.
— В детстве, — спросил он у Леушки, — у него не было ревматической лихорадки?
Она отрицательно покачала головой.
— Корь. И немного хлопот с его гландами и аденоидами. Но их удалили.
— Хорошо, — сказал он. — Но в его сердце я ничего плохого не нахожу.
— Тогда что же с ним, доктор? У него такие сильные страшные приступы.
— Нервы.
— Он всегда страдал из-за нервов. Так это и теперь всего лишь нервы?
— Вы позволите, я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз…
Когда Леушка вышла, доктор, чье имя было Диррер, задумчиво сказал:
— Смерть вашего батюшки потрясла вас. Конечно, это большое несчастье, тем более что вам пришлось видеть его конец…
