Иосиф Гольман - Не бойся, я рядом

Статья по психиатрии, похоже, получалась.

Парамонов прочел ее вслух – пусть и в неокончательном виде – Будиной, и материал получил горячее одобрение слушательницы. Ольга лишь попросила посильнее замаскировать проглядывавшую из текста личную заинтересованность автора. Нечего всему миру показывать свои слабые стороны.

Парамонов не согласился. Он не стыдился своей болезни, теперь точно зная, что это – болезнь, а не примитивный страх патологического труса.

Кроме того, уже на второй день приема он почувствовал эффект от лекарств, а к концу недели стало реально легче.

Лазман, узнав, обрадовался, сказал, что один из выписанных ему препаратов нередко дает быстрые положительные результаты при депрессиях тревожного толка. Да и другой – относительно новый, очень мягкий нейролептик – должен был сработать без замедления, в том числе и против обсессий.

Но все равно приятно, потому что хоть и исследованы вдоль и поперек запущенные в оборот лекарства, однако на каждого человека воздействуют индивидуально. Поэтому подбор наилучшего препарата (или, что чаще – препаратов, которые к тому же всегда оказывают еще и перекрестное воздействие) – такое же искусство, как и вся прочая психиатрическая практика.

В чем сказался эффект лекарств, Олег даже сразу бы четко не сформулировал.

Уже потом сообразил: страхи и навязчивые сомнения не то чтобы исчезли, но как-то отодвинулись на задний план.

Не занимали голову целиком.

Не мешали спать – раньше-то по сто раз просыпался. Не мешали работать. Вот закололо ночью в правом подреберье, так возникла мысль, что хорош уже объедаться на ночь селедкой с картошкой, какими бы вкусными они ни были. А до применения лекарств тот же симптом вызвал бы острый страх рака. И жить с таким острым страхом – пусть даже никакого рака нет, и ты это где-то, дальним уголком мозга, понимаешь – ох, как нелегко.

Причем нелегко – неточно подобранное слово. Но даже опытный редактор и журналист Парамонов затруднился бы подобрать слова, характеризующие его ощущения во время приступов страха и тоски.

Кстати, такой эффект коснулся не только его ипохондрических ожиданий, но и тревоги иных происхождений: например, относительно будущего и – что, может быть, самое главное – относительно будущего возможного ребенка.

Раньше только предположения, что надо будет переживать его болезни, опасности взросления – да даже риск внутриутробных дефектов – уже вызывали панику. Сейчас Олег думал об этих ужасах гораздо реже. Вот, например, теперь вспомнил, когда прокручивал в голове эффект от воздействия лекарства.

А когда все-таки думал – то, конечно, без энтузиазма, но и без тряски рук.

Что и требовалось доказать: зачем думать о бедах – и ужасаться им – когда они, во-первых, еще не наступили, а, во-вторых, достоверная вероятность их наступления вообще ничтожна?

Вот здоровый мозг и не боится.

А больной тоскует.

И это счастье, что во многих случаях такому больному мозгу можно помочь.

И еще была одна причина радоваться.

Доктор убедительно объяснил, что в его – циклической по определению – болезни есть хоть всего одна, зато замечательная, особенность: эта болезнь излечивается всегда. По крайней мере, данная фаза.

Она может длиться недели. Или, как в случае с Парамоновым – месяцы. Но в итоге обязательно проходит. Причем с одним очень важным уточнением: ни после первого, ни после пятого или двадцатого приступов, как правило, не наступает дефектов личности, психических дефектов.

То есть эта болезнь по определению не прогредиентна, ее течение и «результаты» с ходом времени необязательно утяжеляются, чего, к великому несчастью, не скажешь про многие другие психические заболевания.

Олег уже успел пройти половину недальнего пути, как вдруг вспомнил и про потенциально неприятное свойство одного из прописанных ему Лазманом антидепрессантов. Как сказано в его описании – а уж будьте уверены, Парамонов изучил изложенное наизусть – у некоторой части пациентов могут наступить побочные явления в виде снижения полового влечения и еще кое-каких сексуальных проблемок.

Лазман попытался убедить Парамонова в несерьезности угроз.

Проблемы, мол, необязательно возникнут.

А даже если возникнут, то по окончании депрессивной фазы, после прекращении приема исчезнут сами по себе.

Ну и, наконец, давно существуют надежные помощники мужчин в подобных ситуациях – виагра и другие, более современные и безопасные, средства.

Парамонов все равно на этом месте зациклился.

Потом взял и рассказал Ольге.

– Даже не думай об этом, – мгновенно отреагировала Будина. – Даже не бери в голову.

– Ты хочешь выйти замуж за импотента? – усмехнулся Олег.

– Я хочу выйти замуж за Олега Парамонова, – мягко объяснила Ольга. – И если у него даже возникнут какие-то проблемы, то мы переживем их вместе. – Потом подумала и добавила: – Да и вообще, это все ерунда.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Парамонов.

– Если женщина любит мужчину, она всегда сумеет сделать так, чтоб он не чувствовал себя ущербным.

– Ты умеешь? – улыбнулся Олег.

– Научусь, – отрезала Будина, закрывая тему.

Да, ко многому за последние недели изменил свое отношение младший редактор Парамонов.

Он, например, совсем недавно искренне считал психотерапию лженаукой.

Нет, он честно прочитал две книжки Зигмунда Фрейда.

Они его не убедили.

Во-первых, объяснять любые психологические и, тем более, психические проблемы, оставляя в качестве их источника только детские переживания (и почти удаляя из рассмотрения генетику) – сейчас, в двадцать первом веке, как-то немножко… упрощенно, что ли.

Во-вторых, стаскивать всю жизнь человека только к сексу тоже казалось Парамонову некорректным.

Лазман, не торопясь, объяснил малограмотному, как выяснилось, Олегу, что Парамонов сам несколько отстал от жизни.

Работающих – с хорошими практическими результатами, между прочим! – систем психотерапии оказалось около десяти, в том числе – неофрейдистская.

Марк Вениаминович и сам активно применял эти приемы наряду с медикаментозным лечением.

Парамонов вспомнил их первый психотерапевтический сеанс во время встречи в психосоматической больнице.

Олег чувствовал себя не в своей тарелке: Лазман обещал ему гипноз и расслабление, а Парамонов по-прежнему все слышал и чувствовал.

И, в принципе, мог бы даже вовсе не слушать голос врача.