Самая холодная зима - Черри Бриттани Ш.
Я пожал ей руку:
– Рад встрече.
– Я тоже, Майло. Я рада, что ты присоединился к нам. Я думаю, ты поймёшь, насколько уникальна и замечательна эта группа. Я думаю, это забавно, что ты каким-то образом оказался между двумя самыми яркими личностями в нашей компании. Нам нравится называть их «Странная парочка».
Генри проворчал:
– Это глупое прозвище.
Трейси улыбнулась и прошептала мне:
– Я позволю тебе угадать, кто из них Оскар, а кто Феликс[3].
Она вернулась к своему стулу:
– Привет всем, хорошо, что мы собрались на ещё одну еженедельную сессию. К нам присоединился новый человек, так что давайте постараемся не спугнуть его. Поприветствуем Майло.
Все приветствовали меня. Я ненавидел быть в центре внимания, поэтому был благодарен, когда Трейси перевела разговор с моего прибытия на общее обсуждение. Казалось, у каждого были свои сильные черты, и они много смеялись вместе. Я узнал о том, как долго они имели дело с проблемами со зрением и сколького они добились за свою жизнь.
Впервые с тех пор, как мне поставили диагноз, я почувствовал себя чуть менее одиноким и чуть менее напуганным. Некоторые вещи, которые эти люди сделали в жизни, были поистине замечательными. Сама Трейси бегала полумарафоны и занималась скалолазанием. Другой человек открыл пекарню. Бобби был убеждён, что через несколько лет он станет следующим актёром вселенной «Марвел». Судя по его смелости, я бы однозначно дал ему роль.
Когда сеанс подошёл к концу, Трейси попросила каждого сказать пару слов о том, что он чувствует по поводу текущей ситуации. Ответы были разными. Счастливый. Расстроенный. Застрявший. Раздражённый. Гордый.
Когда пришло время говорить, я тяжело сглотнул:
– Озлобленный.
– В этом есть смысл, Майло. Хочешь поговорить о том, почему ты выбрал это слово? – спросила Трейси.
Я покачал головой:
– Нет.
– Тогда это тоже здорово. Спасибо, что поделился.
Сеанс закончился, и я был рад, что меня не заставили делиться своими чувствами. Но ещё я гордился тем, что был честен в тот момент. Меня разозлила нынешняя ситуация. Я знал, что мой гнев не был оправдан. Некоторым людям в этой комнате, казалось, было тяжелее, чем мне. Но я чувствовал, как будто у меня украли часть моей жизни, ни с того ни с сего. Я не понимал, почему жизнь так жестока ко мне. Я не понимал, почему она продолжала на меня нападать, пытаясь нокаутировать. Меня это бесило. Меня бесило то, что зрение, и так дрянное, со временем будет только ухудшаться. Меня бесило то, что лекарства нет. Меня бесило то, что другие могли просто взять очки и уйти. Меня разозлило то, что жизнь несправедлива, и меня разозлило то, что мамы не было рядом, чтобы подбодрить и помочь мне почувствовать себя лучше.
Возможно, именно это меня и разозлило больше всего.
– Ты выбрал хорошие слова, – сказал Генри, наклонившись в мою сторону и вставая со стула. – Озлобленный. Мне кажется, что это мои слова каждый чёртов день, – я озлоблен.
– Ага. И мои слова тоже.
– Послушай, малыш. Ты не спрашивал моего совета, но я стар, и это то, что делают пожилые люди. Мы пережили столько дерьма, что знаем о нем многое. Итак, слушай сюда. Я знаю, что сегодня ты слышал обо всех этих удивительных вещах, которые могут делать люди. Бегать марафоны, открывать магазины, становиться супергероями и тратить время на прочую ерунду. Но позволь мне кое-что тебе сказать. Тебе не обязательно делать что-то подобное, ясно? Ты можешь просто быть собой. И если ты какой-то засранец, которому нравится только сидеть на крыльце и злить людей, что ж, этого тоже достаточно. Нам не обязательно обладать какой-то историей успеха, чтобы говорить другим: «Видишь? Я не хуже тебя! Я тоже могу это делать!» Потому что ты не хуже других. Ты человек, ты целостный, и тебе нечего доказывать. Если хочешь злиться, то злись столько, сколько хочешь, ладно?
Как будто мама знала, что мне нужна воодушевляющая речь специально для меня, поэтому послала Генри.
– Спасибо, Генри, я ценю это.
– Генри прав, – сказал Бобби, присоединяясь к его словам. – Но ты всегда можешь быть и Сорвиголовой. Возможности для нас безграничны.
Генри поморщился.
– Ты заткнёшься, мальчик? – крикнул он Бобби.
– Я тоже тебя люблю, Генри, – ответил Бобби.
Я усмехнулся им двоим. Они определённо были странной парочкой.
Я вышел из здания и обнаружил, что машина папы всё ещё припаркована на том же месте. Вздох облегчения пронзил меня, когда я подошёл и забрался в салон.
Папа лениво улыбнулся мне:
– Всё в порядке?
Я кивнул:
– Спасибо за ожидание.
– Да, конечно, конечно. – Он провёл большим пальцем по переносице. – Но ты же уверен, что с тобой всё в порядке, да?
Моя грудь немного сжалась.
– Да, папа. Я в порядке.
– Хорошо. Это хорошо. Всё в порядке. Поехали домой. Я могу заказать нам пиццу или что-нибудь такое.
Он включил радио, и мы поехали домой молча, но я не чувствовал себя таким злым, как до того как сел в машину с отцом.
Он спросил, хорошо ли я себя чувствую.
Это значило больше, чем все, что он делал за очень долгое время. На долю секунды мне показалось, что я возвращаю отца. Конечно, человеку со стороны это, вероятно, показалось бы несущественным, минимумом родительской заботы. Но для меня это было самой большой победой. Я сомневался в отце больше года. Узнать, что он всё ещё волнуется обо мне, было поводом для праздника.
Тем вечером мы ели пиццу на диване, вместе смотря баскетбольный матч. Во время игры мы особо не разговаривали, но иногда слова были и не нужны. В тот вечер мы сказали многое, что невозможно выразить словами, просто сидя рядом и ужиная вместе впервые за несколько месяцев.
Глава 27
Майло
В последнее время мне казалось, что все мои дни слились в один. У меня было такое ощущение, будто я двигаюсь по жизни на турбоскорости. Между школой, дополнительными занятиями, терапией и практикой использования трости я чувствовал себя крайне подавленным. Я даже не знал, нужно ли мне вообще учиться пользоваться тростью, но решил, что это не повредит. Я терял равновесие настолько часто, что это стало меня тревожить.
Я часами носил солнцезащитные очки и ходил взад и вперёд по подъездной дорожке с тростью, учась чувствовать разные текстуры тротуара и травы. Я узнал, что мне помогало раскачивание трости туда-сюда и периодическое постукивание. На ручке был ремешок, который, как мне казалось, нужно было обернуть вокруг запястья. Я быстро научился этого не делать, поняв, что, если на трость наедет машина, меня потащит за ней, если она будет прикреплена к запястью.
Поначалу у меня болело предплечье от того, как крепко я сжимал трость. Это было намного сложнее, чем казалось, и я чувствовал усталость от обучения. Я предупредил своих друзей и Уэстона обо всём, что происходит, и иногда они присоединялись ко мне на вечерних прогулках, чтобы помочь мне привыкнуть к использованию трости.
Уэстон посоветовал мне начать приносить её в школу, но я на это не решался. Я знал, что в ту секунду, когда я это сделаю, вся ситуация станет ещё более реальной, а к этому я пока был не готов. Я не был готов столкнуться с мнением посторонних о моей слепоте. К тому же мне было неловко. Я знал, что это глупо, но я так чувствовал. Я не хотел, чтобы люди знали, что я другой. В мои планы никогда не входило выделяться, но теперь я знал, что буду выделяться, куда бы ни пошёл. Мне оставалось всего несколько месяцев до окончания школы. Я выбрал бы ещё пару раз удариться о парты и двери перед одноклассниками, нежели объявить о моих проблемах.
Папа, казалось, справлялся со всем довольно хорошо, вплоть до вечера четверга. После сеанса групповой терапии я вышел на улицу, но папина машина не была припаркована там, где он меня высадил. Я вытащил телефон и позвонил ему, но сразу же включилась голосовая почта. В тот вечер на улице было довольно холодно, поэтому я вернулся в здание, чтобы дождаться его возвращения.
