Теневая палитра - Тери Нова
Уэйд, сидящий ближе ко мне, повернул голову, всего на секунду его глаза расширились, прежде чем он что-то выкрикнул и машина резко затормозила, а вслед за ней и другие. Двери хлопнули, я закричала. Уилл первым выскочил из машины и с ловкостью, которая заставила мою челюсть отвиснуть, а потом и вовсе упасть на тротуар, перепрыгнул через капот внедорожника, бросаясь в мою сторону.
– Элси, пригнись! – скомандовал он, и мои ноги подкосились, роняя тело на землю. Я с ужасом наблюдала, как двое мужчин пронеслись мимо меня, потом позади раздались тошнотворные звуки борьбы и треск.
Сделав над собой усилие, я обернулась на гром ударов, мои глаза оставались прикованными к человеку, что полностью поменялся в мгновение ока. На место холодного, почти равнодушного и редко язвительного Уилла пришел пугающий хищник, гневно выкручивающий руку лысому мужчине, прижимающий его лицом к грязному тротуару.
Все тело Уилла оставалось напряженным, второй парень валялся без сознания здесь же, рядом, с рассеченной губой, из которой текла кровь. Перед ним стоял Уэйд, подошвой ботинка прижимая к асфальту нож, которым, видимо, хотели порезать меня. Но я лишь мельком взглянула на них.
Все мое внимание было отдано человеку, чья ярость выглядела стихийным бедствием на фоне городского пейзажа. Его челюсть была плотно сжата, а глаза полны обещания смерти. Когда из моей груди вырвался придушенный хрип, взгляд Уилла переместился на меня, и в них отразилось облегчение.
Я не могла подняться, продолжая пялиться на него, пока в ушах барабанами отбивалось осознание: он только что назвал мое настоящее имя.
Глава 20
Джош
Когда-то давно, на первом году обучения, я три часа просидел в раздевалке тренировочного корпуса, потому что не мог привести свои мысли и чувства в порядок. Это был канун Рождества, и за узкими окнами, расположенными под потолком, летали крупные хлопья снега. Я смотрел в пространство перед собой, опустив предплечья на колени, и задавался вопросом, почему жизнь отбирает у нас так много, но взамен не дает ничего.
И дело было вовсе не в подарках и чем-нибудь материальном, я вспоминал времена, когда мог гонять мяч по двору, пока не стемнеет и мамин силуэт не мелькнет в окне, чтобы подать сигнал: пора домой. Мои легкие сжимались от боли, прямо как тогда, под водой, а глаза отказывались видеть окружающее пространство, покрываясь слоем застывшей влаги. Я ненавидел Рождество и все семейные праздники, потому что у меня не было никого, с кем можно было бы уютно устроиться перед камином. Вся моя семья была уничтожена, зияющая пустота пришла на то место, где должны были скапливаться счастливые воспоминания. Я не помнил ничего, кроме боли, крови и смерти, холодной воды, криков ужаса и застывших глаз.
– Вижу, ты переполнен желанием отмывать бойцовский ринг. – Со смешком полковник Роддс опустился на железную скамью рядом со мной. Он пихнул мое колено своим. – Почему ты до сих пор торчишь здесь, когда я велел вам всем убираться?
– Это был приказ? – спросил я с ноткой озорства, чтобы скрыть грусть в своем голосе.
– Как будто вы, малолетние засранцы, слушаете мои приказы, – усмехнулся полковник.
– Тогда я предпочел бы посидеть здесь.
Некоторое время мы оба молчали, снег за окном превратился в сплошное белое полотно, закрывающее вид на серое сумрачное небо. Снежинки ударялись о деревянные рамы и стекло, что обычно бы вызвало лишь головную боль, но сегодня дребезжание, вызванное этим столкновением твердой поверхности со стихией, подобно дрожащим струнам успокаивало нервы. В комнате, в которой я жил, окна были больше, и звук был бы не такой, он бы только раздражал уши, поэтому я оставался прикованным к месту в попытке утихомирить мрачное настроение.
– Знаешь, я тоже порой грущу, и это нормально, – нетипично для себя проговорил Роддс. – Мне жаль, что тебе пришлось пережить так много для обычного ребенка, но есть вещи, которые уже никак не исправить.
– О чем вы грустите? – спросил я, не желая, чтобы разговор прекратился и я снова остался один.
Мне нравилось разговаривать с полковником, он стал для меня кем-то вроде отца. Для нас всех. Он спас нас в конце концов, поэтому мы тянулись к нему, как первые ростки тянутся к солнцу после долгой зимы.
– Скорее, о ком, – сказал Роддс после недолгого молчания. – У меня тоже была семья, но тот мир, в котором мы живем, слишком жесток для невинных людей. Иногда мы отказываемся от чего-то не по своей воле, иногда это отбирают силой, такова жизнь.
– И какой из двух случаев ваш? – я перевел на него взгляд, уловив проблеск душевной боли. На занятиях нас учили различать эмоции на лицах людей, улавливать телодвижения и мимику, поэтому я смог бы распознать скорбь, если бы это была она. Может быть, во мне самом и было мало места для полного диапазона эмоций, но в чтении других я был силен в свои пятнадцать.
– Некоторые вещи делают нас уязвимыми, Джош. Такие как семья, например. Сколько бы тренировок по контролю над собственным разумом ты ни пережил, рано или поздно случится нечто, что вырвет из тебя душу и вывернет ее наизнанку. Тебе повезло в некотором смысле. – Он замолчал, и я почти рассмеялся.
Ну да, какая гребаная удача – потерять всю свою семью и попасть в лапы торговцев плотью. А потом оказаться в положении, когда стены слишком тесные, а мир вокруг слишком огромный, чтобы быть в нем одиноким подростком, почти забывшим о том, какой должна быть нормальная жизнь. Вот такая уродливая изнанка долбаного мира.
– Если бы у меня был выбор, я бы все равно выбрал семью, – сказал я, воспользовавшись молчанием. – Лучше уж так, чем дрейфовать всю жизнь в одиночестве.
– Ты и понятия не имеешь, о чем говоришь, Джош. Когда на мою жену впервые напали, она была беременна нашим ребенком. Я бы врагу не пожелал пережить тот ужас, который испытал я, увидев пистолет у ее виска. Все, о чем мог думать, – ее безопасность. И тогда я отключил голову, просто действовал по инерции. К счастью, с ней все в порядке, но мне пришлось уйти, чтобы сохранить то единственное, ради чего мы все здесь боремся. Пока они живут безопасной жизнью, я буду делать все, что от меня зависит, даже если для этого придется их оставить.
Тогда я пытался спорить,
